Суворов - Олег Николаевич Михайлов

обеспечить безопасность купеческих судов, так как в то время разгорелась война между Англией и Францией. Обе эти крупнейшие державы Европы заняты были, кроме того, внутренними делами: Франция переживала предреволюционное брожение; Англия боролась с отколовшимися Североамериканскими провинциями. В этих условиях Потемкину, а за ним и Екатерине казалось возможным не только вернуть земли, завоеванные Петром I на южных окраинах Каспийского моря и отданные Надир-Шаху при Анне Иоанновне, но и воспользоваться выгодами ост-индской торговли.

Вместе с женою Суворов приехал в Астрахань в первой половине февраля 1780 года. Он сразу же занялся выяснением пути от Кизляра к Рягцу и состояния подчиненной ему Каспийской флотилии. Суворов жил как в самом городе, в Спасском монастыре, так и в богатом имении села Началова «Черепахе», принадлежавшем одному из «случайных» людей, столь многочисленных в восемнадцатом веке, Никите Афанасьевичу Бекетову.

Родной дядя известного поэта И. И. Дмитриева, Бекетов сам писал стихи и, по авторитетному свидетельству великого Федора Волкова, был замечательным актером. Когда он играл в сумароковской трагедии «Синав и Трувор», исполняя одну из женских ролей, в сухопутный кадетский корпус приехала Елизавета, пленившаяся его молодостью, красотой и нежностью. Возвышение Бекетова было недолгим, а карьера неудачной. Командуя в Семилетнюю войну 4-м гренадерским полком, он загубил его в сражении при Цорндорфе, а сам попал в плен. С 1763 по 1773 год Бекетов исправлял должность астраханского губернатора. В его селе Качалове, находившемся в двенадцати верстах от Астрахани, выделялись прекрасный господский дом и деревянная Георгиевская церковь, окруженные виноградниками.      Черепаховский виноград      подавался даже к императорскому столу. Здесь Суворов гулял по деревне, одаривая крестьянских детишек пряниками и орехами.

Однако судьба готовила новый удар. В начале марта Варюта открылась ему в том, что некий «ризомаратель» напал на нее и, угрожая двумя пистолетами, овладел ею. Суворов обращается к своему покровителю Турчанинову, горячо требуя наказать виновника, оставшегося потомкам неизвестным. На сей раз генерал ни в чем не обвиняет Варвару Ивановну, а старается оправдать ее — чрезвычайностью обстоятельств, угрозой и насилием. Тут прорывается его чувство к жене; тут проявляется трогательная человечность Суворова.

«Сжальтесь над бедною Варварою Ивановною, которая мне дороже жизни моей, иначе вас накажет Господь Бог! Зря на ее положение, я слез не отираю. Обороните ее честь. Сатирик сказал бы, что то могло быть романичество; но гордость, мать самодеяния, притворство, покров недостатков — части ее безумного воспитания. Оставляли ее без малейшего просвещения в добродетелях и пороках, и тут вышесказанное разумела ли она различить от истины? Нет, есть то истинное насилие, достойное наказания и по воинским артикулам! Оппонировать: что она „после уже последовала сама...“ Примечу: страх открытия, поношение, опасность убийства, — далеко отстоящие от женских слабостей. Накажите сего изверга по примерной строгости духовных и светских законов, отвратите народные соблазны, спасите честь вернейшаго раба нашей Матери, в отечественной службе едва не сорокалетнего».

Он убеждает петербургского своего друга в том, что Варвара Ивановна упражняется в благочестии, посте и молитвах под руководством «достойного пастыря». Но кто избран этим пастырем? Такой развращенный мастер флирта, как хозяин «Черепахи» Бекетов! Поистине никакие превратности судьбы не могли отучить Суворова, этого взрослого ребенка, бесконтрольно доверять людям и полагаться на них, как на самого себя. Ему достаточно чисто «внешнего» раскаяния Варюты, как он уже верит в возможность обновления их союза.

На страстной неделе, между 11 и 18 апреля, перед праздником Пасхи, Суворов послал ночью из «Черепахи» за кафедральным протоиереем отцом Василием Панфиловым и игуменьей Благовещенского монастыря Маргаритой. Приехавших поутру встретил сам генерал-поручик с женою. Он был в простом солдатском мундире, она — в сарафане. Все тотчас отправились в Георгиевскую церковь. Отец Василий в полном облачении отворил царские врата. Все бывшие в церкви встали на колени, обливаясь слезами. После этого Суворов поднялся, вошел в алтарь и, сделав три земных поклона, приложился к престолу, а затем упал протоиерею в ноги:

—      Прости меня с моею женою, разреши от томительства моей совести!

Протоиерей вывел его из алтаря и поставил на колени, а Варвару Ивановну поднял с колен и повел прикладываться к драгоценной иконе Рудневской Божьей Матери, подаренной Бекетову Екатериною II. Затем супруги поклонились друг другу в ноги, и отец Василий прочел разрешительную молитву, отслужил литургию и причастил каявшихся:

—      И ненавидящим нас простим вся Воскресением...

Восстанавливая в семье мир, Суворов ни на час не забывает доверенной ему миссии. Он энергично готовится к походу за Каспий, велит ремонтировать корабли, ожидает прибытия артиллерии и подкреплений, просит прислать хорошего толмача, владеющего азиатскими языками. В мае под его начало переходит Казанская дивизия, правда, укомплектованная всего двумя полками. Генерал-поручик устанавливает связи с владетелем Ряща и Гилянской провинции Гедает-ханом, склоняя его принять русское подданство. Успешный почин положен. Однако в душу Суворова постепенно закрадываются сомнения. Он чувствует, как все более слабеет поддержка Потемкина, охладевшего к Каспийской экспедиции. К тому времени английские дела в Индии вновь улучшились, так что о планах, связанных с подчинением ост-индской торговли, приходилось забыть.

В итоге Суворов остался у разбитого корыта — с призрачной властью, перессорившийся с местным начальством, погребенный на два с лишим года в астраханском захолустье. Потемкин, кажется, охладел не только к персидским планам, но на время и к самому Суворову, не отвечая на его слезные просьбы о переводе. В июне 1781 года он назначил начальником Каспийской флотилии тридцатилетнего выходца из Далмации капитана 2-го ранга М. И. Войновича. Однако тот счел себя подчиненным не Суворову, а учрежденному в Херсоне Адмиралтейству и самому Потемкину, доверенностью которого пользовался.

29 июня, ничего не сообщив генерал-поручику, Войнович вышел со своей флотилией в море и направился к берегам Персии. Вначале дерзкая экспедиция протекала успешно:      Войнович договорился даже с астрабадским ханом Ага-Магометом о строительстве на юго-западе Каспия укрепленной русской фактории. Но затем его схватили вместе с другими офицерами, а укрепления были срыты. Неподготовленная, носившая характер авантюры попытка Войновича закрепиться на персидском берегу окончательно погубила в глазах Потемкина самую идею Каспийского похода.

Положение Суворова стало невыносимым. В подчинении у него не было, по сути, ни флота, ни сухопутных войск, потому что оба полка Казанской дивизии так и не прибыли в Астрахань. Он считал себя сосланным и, лишенный любимого дела, был ввергнут в состояние желчной раздражительности. В Астрахани носились досужие сплетни о чудачествах генерал-поручика, а ставший известным эпизод церковного примирения Суворова с супругой еще более подлил масла в огонь. Чуткому до мнительности полководцу всюду мерещились враги, стремившиеся очернить и унизить его. Свои подозрения и обиды он вверял бумаге,