Берегись! Сейчас я буду тебя спасать - Ксюша Левина

жизнь, новое занятие. Удивительно приятно оказаться при деле, а ещё приятнее оказаться своей в компании мужчин, которые и не думают сально шутить и пялиться. Нет. Они видят мальчишку.

– … и я ей грю, ну что. Пошли ко мине, дамочка?

– А она? – спросила Эмма.

История про некую жену трактирщика, рассказанная старшим матросом по клички Шницель, даже казалась интересной после того, как кок Бернард почти три четверти часа трепался о своей подагре и винил во всём проклятущих хозяев, которые не наказывали за кражу вина из погребов.

– Тык пшла! Натурально прям. И вот поднимает она юбки… – задохнулся от смеха. – А та-ам…

И Шницель чуть не повалился на бок, но его удержал Бернард, а Эмма еле сдержала тонкий девичий смех, боясь себя выдать.

Договорить Шницелю не дали, к счастью или к сожалению, потому что на пороге появился Глер и строго посмотрел на мужчин.

– Шницель! Мне кажется, или ты должен был заняться тряпками на палубе?

Шницель подмигнул Эмме, Бернарду и хохоча ушёл, так не дорассказав историю про юбки жены трактирщика. Впрочем, Эмме уже и не было это особенно интересно. Она во все глаза смотрела на Глера, боясь при этом выглядеть «влюблённым мальчишкой». Дыхания не хватало, а он не делал жизнь проще, сверля несчастную взглядом.

– Пошли за мной, пацан, – велел Глер.

Эмма кивнула, вручила коку записи и бросилась на выход, так что чуть было не споткнулась и не расшибла нос, но Глер… схватил за шиворот, как котёнка, и без лишних сантиментов поставил на ноги.

– Я… простите, – шепнула Эмма, оказавшись с Глером нос к носу.

– Прощаю.

– Э, Ларс, куда пацана тащишь? Стащил чего? – подмигнул боцман, проходя мимо.

– Нет, пацан пишет шустро, а мне надо бы кое-что переписать.

– Есть тако-ое! – усмехнулся боцман. – Ну его не задерживай. У нас там, оказывается, для таких грамотеев работёнки накопилось. Взяли картографа, а он шельмец ничерта прочитать не может. Грит я по сторонам света, по ветру, по тому, по сему, а карту прочитать – никак. Ну это ль ни хохма?

– Ага, – и Глер потащил Эмму дальше, она только и успела пикнуть.

– Не боись, матрос! – хохотнул боцман. – Ларс наш из городских. Больно не бьёт!

И с равнодушным лицом отвернулся, продолжив свой путь по палубе.

«Больно не бьёт?..»

Ледяным потом окатило всё тело, даром что без корсета и бесконечных юбок, только и обыкновенная рубашка вдруг показалась тесной и жаркой.

«Что с ним? Он же… узнал меня?..»

Но Глер тащил дальше, пока они не добрались до каюты, одной из немногих на всём корабле.

– Какая честь, сэр, – пробормотала Эмма, когда её грубо впихнули в каюту. Грязную, крошечную, но отдельную. Роскошь! Ей предстояло, судя по слухам, спать в гамаке, да ещё вероятно под открытым небом.

Между сном в грязном, душном помещении трюма, где по соседству будет толпа мужчин не самых свежих на вид и уж точно не сдерживающих свои физические порывы и сном на сложенных парусах, Эмма выбрала второе, уступив свой гамак Шницелю.

Каюта Глера была на одного, да вторая койка бы и не поместилась. Всё деревянное, чёрное, крошечный стол, заваленный картами, и грязная шкура на полу, будто остаток невиданного шика – ковра.

Эмма влетела в это помещение пулей, даже споткнулась о шкуру и навалилась на стол животом, а пока разворачивалась, ловя равновесие, чему мешала качка, Глер уже запер входную дверь.

Они стояли в тёмной крошечной каюте, не больше каморки для швабр и значительно меньше того чердака на границе Нардина и Норта. Тот чердак был, кажется, вечность назад, в другой жизни, где Эмма была настоящей принцессой, хоть уже и перевоспитанной, а Глер был настоящим героем, хоть и лишившимся коня.

Сейчас они совершенно не походили на прежних себя и уж точно на тех двоих, что встретились когда-то в Небиолло, уже давно не видимом из иллюминатора.

В темноте лишь сверкали их глаза, у обоих теперь зелёные.

Слышно было только тяжёлое надрывное дыхание.

И будто того мало, словно ниточки между ними натягивались, соединяя крепче и сильнее, выбивая почву из-под ног и притягивая друг к другу, только оба так и стояли, словно не могли найти сил или причин воссоединиться.

Ты или не ты?..

– Кто ты? – медленно, осипшим голосом спросил Глер, а потом в один прыжок оказался рядом с Эммой и вцепился в её короткие волосы. Стянул фуражку, убрал пряди с лица и, будто надеясь, что это лишь парик, потянул вниз. Эмма зашипела, помотала головой.

– Это я, – тихо ответила она.

Не сдержавшись, Эмма гладила его лицо самыми кончиками пальцев и то и дело всхлипывала уже не от боли в голове, а от боли в груди.

Она видела, какие печальные стали глаза Глера, как он полон надежды, что сказанное ею – правда, как боится понять, что это всё жуткая и несправедливая игра его воображения.

Но кончики её пальцев, голос, взгляд не лгут.

– Это я, Глер. Я – Эмма, твоя Эмма. Эммоджен Гри. Эмма Гриджо. Дженни. Чёрт знает кто ещё, и вот, наконец, Ларс Сэддиданс…

– Эмма? – нахмурился Глер и на секунду сердце несчастной влюблённой пропустило удар. Она решила, что он её не узнаёт, решила, что всё, ради чего старалась, бессмысленно.

Он ничего не помнит?

Забыл её?

Это не Глер?

– Эмма? – произнёс он, таким вопросительным тоном, от которого её сердце снова зазвенело от болезненной остановки.

– Глер, Глер, – зашептала она, держа его лицо в ладонях и уже целуя его щёки без зазрения совести, без сомнений, что какой-то мальчишка-матрос пристаёт к доверенному лицу капитана в его каюте.

Последнее, в чём Эмма могла усомниться, это то, что Глер всерьёз считает, что перед ним пацан Ларс Сэддиданс.

– Эмма, – и Глер прижался к её лбу своим, дыша теперь одним воздухом и почти касаясь её губ. Она выдохнула, засмеялась и почувствовала его крепкие руки на своей талии, спине. Он