Влюбиться в Венеции, умереть в Варанаси - Джефф Дайер

— Насколько мне известно, — поведала она нам, — это единственный музей в мире, куда можно войти, только если купить билет в зоопарк.

Наше сближение с Лалин заметно ускорилось благодаря инциденту, связанному с еще одной новоприбывшей. Звали ее Франческой, она была итальянкой, и наш ужин с нею ознаменовался затяжной дискуссией об исламе и женщинах, добровольно носящих паранджу. Франческа была категорически против паранджи. Лалин тоже, так же как Даррелл и я, так что нельзя сказать, будто мы подходили к вопросу с сугубо противоположных точек зрения или с непримиримо разных культурных позиций. Нет, причина нашего затянувшегося спора заключалась только в том, как Франческа произносила слово «паранджа»[155]. Телятина была для нее символом абсолютно подчиненного положения восточных женщин. Вместо того чтобы поправить ее, мы с Дарреллом и Лалин тоже принялись на полном серьезе рассуждать о телятине, изыскивая все новые способы не дать полемике угаснуть.

— То есть ты полагаешь, что телятина — это не просто дело личного вкуса? — строго спрашивал меня Даррелл.

— Нет, телятина, безусловно, относится к числу серьезных этических проблем, — отвечал я.

Чем дальше, тем труднее нам было сдерживать смех.

— Это так ужасно… — подытожила наконец Лалин.

Она тщетно пыталась побороть смех и, не в силах закончить предложение, начала его снова:

— Это так жестоко… Не знаю, как так можно, но тема телятины преследует нас даже в ресторанах.

На какое-то мгновение мы смолкли, а потом нас как прорвало. Стоило нам поддаться этому долго копившемуся приступу хохота, и остановиться было уже невозможно. Франческа сидела перед нами, ошарашенная и сконфуженная, в ожидании объяснения, но мы были не в состоянии даже попытаться его дать, не приумножив уморительности этой ситуации. Когда же объяснение наконец последовало — со стороны Лалин, — Франческа восприняла его добродушно (ну почти), однако грех уже был совершен: мы преступно объединились против новичка, исключили ее из нашего круга, и все это веселье — чудовищное, всепоглощающее и абсолютно безудержное — было целиком и полностью за ее счет. Она и так не планировала задерживаться в Варанаси, а наша едва прикрытая паранжой телячья хохма уж точно не вдохновила ее остаться здесь подольше.

У Лалин, так же как у меня и у Даррелла, не было пока дальнейших планов. Что меня крайне радовало. Когда маешься одиночеством, встреча с приятными тебе людьми может увлечь не меньше, чем влюбленность. Даррелл сразу мне понравился, но сейчас все было даже еще лучше по той простой причине, что нас стало трое. Я никогда особо не любил общаться с друзьями один на один, когда ты вынужден играть в одни ворота. В компании из двух человек рано или поздно все обязательно сводится к разговору «по дуплам» — не ради того, чтобы приподнять «покров телятины» над какой-то важной, но скрытой от глаз истиной, а просто чтобы не дать разговору затухнуть. Когда же вас трое, он не может затухнуть, потому что мяч «всегда в игре». А так как все мы жили в одном отеле, то никогда не условливались о встрече. Но все равно сталкивались друг с другом у гхатов, в «Лотос-лаунже» или, если уж мы совсем разминулись, на террасе «Вида на Ганг». В результате наши отношения носили оттенок счастливой случайности, без конца продлеваемой и обновляемой.

Среди путешественников есть такой негласный договор — не расспрашивать друг друга о том, кто чем зарабатывает на жизнь. В результате ты поневоле становишься крайне любопытным и по тому, как с ними обстоят дела сейчас, пытаешься вычислить, чем же они занимаются или занимались дома. (Я уже не помню, как мне удалось узнать, что Даррелл занимался пром-дизайном, но так как я понятия не имел, что это такое, подобная информация мне мало что дала.) Лалин была исключением из этого правила, уже на третий день проговорившись, что работает на телевидении, на компанию, занимающуюся производством телепрограмм, и просто взяла отпуск, чтобы попутешествовать по Индии.

Как-то раз, проведя все утро на гхатах и в переулках, она выступила с идеей сериала из шести частей.

— Это будет телевизионное реалити-шоу, — сказала она. — Кто-нибудь из Департамента здоровья и гигиены приезжает в Варанаси, чтобы насадить тут британские стандарты. В первой серии он занимается своим делом, инспектирует и так далее. А потом, на протяжении остальных пяти, мы наблюдаем, как у него постепенно едет крыша.

Мы сидели втроем на террасе и пили пиво перед ужином. Мы чокнулись и выпили за ее идею. Я рассказал им про «Varanasi Death Trip», и мы снова чокнулись — на этот раз за мой прожект. Вот с такой же мелочи, наверное, началась когда-то британская Ост-Индская компания. От пары бутылок «Кингфишера» до основания Британской империи — как гигантского механизма эксплуатации и наживы — был всего один шаг, казавшийся исторически неизбежным.

Другой схожий приступ предпринимательского энтузиазма случился, когда мы нашли местечко возле Шивала-роуд, где можно было купить пива по семьдесят рупий за бутылку. В отеле оно стоило двести, и эта накрутка была вполне разумной. Из-за многочисленных храмов, расположенных по соседству с Асси, нигде в округе нельзя было продавать алкоголь, и каждый заказ пива предполагал специальную доставку. А тут три по цене одной — перед таким соотношением было невозможно устоять, так что, когда мы с Дарреллом открыли это место, перед нами тут же встал вопрос покупки оптом. Мы наткнулись на него случайно, привлеченные толчеей тел, выглядевших так, словно они покупают тут крэк. На самом же деле они отоваривались крепкими напитками через крошечный проем в массивной дверной решетке. Соседняя дверь оказалась не столь укрепленной, и в этом более мирном ларьке продавали пиво. На следующий вечер мы вернулись и купили по десять бутылок каждый, после чего, позвякивая, поехали на рикше в отель и набили ими свои холодильники. При таком раскладе мы могли бы продавать другим гостям отеля пиво по двойной цене, что все равно бы было на шестьдесят рупий дешевле, чем у отельных мальчишек. А запустив эту аферу, могли расширить поле деятельности.

— Рэкет!

— Азартные игры!

— Лодки!

— Трава!

— Шлюхи!

— Гирлянды из ноготков? — кротко вставила Лалин.

— К дьяволу ноготки. Кремации — вот на чем в этом городе можно сделать большие бабки!

Еще нас объединяла неприязнь к хиппи, собиравшимся на ступенях возле гхата Асси. Иногда я видел, как они ковыляли по улице туда, где, видимо, жили, — или оттуда, — но именно там, на ступенях, они проводили почти все свое время. Они шествовали медленно и плавно, словно сама идея спешки или срочности свидетельствовала о пребывании в ловушке самых низменных аспектов их текущей инкарнации. От местных садху[156]они переняли манеру восседать с отсутствующим видом, словно в состоянии высшей осознанности, некой мудрой отупелости, просветленности на грани ступора. Укуренность была здесь очень кстати, и хотя я никогда не видел их курящими, несложно было догадаться, что они весь день на чем-нибудь торчат.