Третий уровень - Джек Финней

Он не изменил позы, но голос его стал глубже, и в нем появились такие авторитетные нотки, что мне лично выступать оппонентом Данцигера не хотелось бы.

– Ибо неверно, совершенно неверно, если мы будем продолжать эксперименты только на том основании, что у нас получается. И это становится все более очевидным по мере того, как наука использует открывшиеся перед ней принципиально новые возможности и докапывается до глубочайших загадок Вселенной: незачем и нельзя предпринимать что бы то ни было только потому, что мы знаем как. Нет нужды в данном собрании приводить общеизвестные примеры и перечислять последствия непонимания этой аксиомы. Урок ясен. И опасность любой новой попытки ясна не менее. Мы не имеем права делать больше ни одного шага в прошлое. Мы не имеем права вмешиваться в него даже самым незначительным образом. Не имеем права, поскольку не знаем, что значительно и что незначительно. Нам еще неизвестны результаты последнего путешествия мистера Морли, однако даже если окажется, что наши осторожные попытки не повлекли за собой по-настоящему серьезных последствий, – это слепая удача, и только. Но один человек, пусть заурядный – хотя для себя самого он не был заурядным, он был единственным, – этот человек не существует более. Вернее будет сказано: никогда и не существовал, как бы странно это ни звучало…

В зал на цыпочках вошел высокий лысый – тот, из «перепроверки». Полковник Эстергази сразу заметил его, поднял руку, лысый быстро подошел к нему, передал несколько бумаг, шепнул на ухо что-то, на что Эстергази ответил кивком, и так же на цыпочках вышел. Данцигер продолжал:

– Во всех других отношениях мир наш, кажется, не изменился. Однако в следующий раз все может кончиться по-другому, немыслимо, катастрофически по-другому. Продолжать в том же духе явилось бы верхом эгоизма и безрассудной безответственности. Полагаю, тем не менее, что наше совещание было необходимым, что мы обязаны были обсудить все в мельчайших деталях. Но что касается решения, тут обсуждать нечего – выбора у нас просто-напросто нет.

Он замолчал и оглядел сидящих за столом, словно ожидая вопросов и в то же время сомневаясь, могут ли они найтись. Через несколько человек от него один из присутствующих поднял руку, опустил ее, снова поднял. Имя его, к сожалению, вылетело у меня из головы – это был профессор истории, представитель какого-то университета одного из восточных штатов.

– Вы, разумеется, полностью правы, доктор Данцигер. И я, безусловно, не собираюсь с вами спорить. Я не присутствовал на всех предыдущих совещаниях, не имел такой возможности – и не собираюсь притворяться, будто глубоко понимаю все происшедшее. Я только думаю… то есть мне претит мысль об отказе от любых дальнейших попыток, если есть хоть малейший шанс… Нельзя ли было бы каким-то образом ввести – я бы сформулировал так – «абсолютного наблюдателя»? Никому не ведомого и не видимого, не влияющего ни на какие события… Скажем, человек, надежно спрятавшись, незримо присутствует на первом представлении «Гамлета» – подумать только! Если бы он спрятался задолго до прихода зрителей и актеров и оставался в укрытии, пока они все не уйдут. Или «абсолютный наблюдатель» при… в общем, было по крайней мере одно заседание кабинета Дизраэли, за любые сведения о котором я продал бы душу, – никто не знает, о чем там говорилось, а это очень важный момент. Единственное, что я прошу, – изучить возможность направить в прошлое «абсолютного наблюдателя». Поискать способ…

Но Данцигер начал медленно и недвусмысленно качать головой, и говоривший не закончил фразы.

– Прекрасно понимаю вас, – сказал Данцигер. – Понимаю искушение, какое вы испытываете, поскольку и сам испытываю его. Но можно ли представить себе негласное присутствие со стопроцентной гарантией, что оно останется негласным? Уверен, вы тоже понимаете, что нет. А раз гарантии нет, то остается и риск. И идти на такой риск нельзя – теперь мы это знаем, и этого не оспоришь…

Он выжидающе помолчал. Но никто не произнес ни звука, пока Эстергази не начал – спокойно, самым обычным тоном:

– Думаю, что мог бы почти дословно повторить то, что сказал здесь доктор Данцигер, – я слушал его с предельным вниманием. Так же как, надеюсь, и все присутствующие. Мудрость совета, который дал нам доктор Данцигер, просто не подлежит сомнению. – При этих словах рука его совершила легкое движение, словно принося извинения. – И тем не менее мы обсудили еще не все. И не во всех деталях. – Он старательно подчеркивал, что его донельзя удручает необходимость противоречить Данцигеру по какому бы то ни было поводу. – Дело в том, что у меня есть данные, которыми еще несколько минут назад мы не располагали…

Рядом с Эстергази сидел Рюб. Он держал перед собой принесенные только что машинописные листы и читал их, наполовину съехав со стула. Эстергази головой показал на эти листы и продолжал:

– Мы только что получили отчет по последнему путешествию мистера Морли: общий обзор всего, что с ним приключилось, в высшей степени занятный, а также данные перепроверки. Мы сейчас размножаем текст и скоро раздадим его вам. А пока что разрешите сообщить вам самое главное – результаты перепроверки. На сей раз мистер Морли отсутствовал уже не несколько часов, а два дня, и контакты его с людьми уже не были ни случайными, ни мимолетными. Это был рассчитанный риск, мы сознательно пошли на него – и вот результат…

Рюб взглянул на Эстергази, и тот ответил ему разрешающим кивком. Тогда Рюб вновь обратил свой взор на машинописные листы и подвел итог тому, что там было изложено:

– Абсолютно никаких изменений. – Голос у него звучал бесстрастно, даже монотонно. – Все проверенные данные полностью совпадают.

Эстергази двинул головой – почти незаметно и почти печально; он словно говорил тем самым, что факты – упрямая вещь, что они не им придуманы и ему неподвластны и что не остается ничего другого, кроме как принять их.

– А если это так, – заявил он, и тон вполне соответствовал выражению его лица, – то, на мой взгляд, совершенно ясно, что мы не исполнили бы своего долга перед доктором Данцигером, перед самим проектом, перед каждым и перед всеми, если бы не обсудили и вытекающих отсюда выводов.

Он обвел глазами сидящих за столом, будто приглашая их заново начать дискуссию, и Рюб тут же откликнулся.

– Ладно, – сказал он, словно принял предложение выступить первым. – Каковы факты? Никаких последствий, никаких перемен, никакого вреда от посещения, хотя бы и кратковременного, города Парижа – точнее, деревни Париж – в 1451 году. Если цепь событий и была где-нибудь нарушена, то это нарушение выправилось задолго до нашего времени. Никаких последствий, никаких перемен, никакого вреда от первого краткого путешествия Сая Морли. Ничего и после второго путешествия, которое было уже довольно продолжительным и в ходе которого он проехал, и притом не один, через полгорода. И наконец, никаких последствий, никаких перемен, совершенно никакого вреда от последнего путешествия, длившегося два дня. А ведь на сей раз он жил под одной крышей с другими людьми и не только вмешивался в события, но дал толчок событиям, и притом таким, что я в них – тут он кивнул на машинописный отчет, лежащий на столе, – просто не поверил бы, если бы не знал, что на то, чтобы сочинить все это, у него не хватило бы воображения.