Подземелья Лубянки - Александр Хинштейн

– Что там с делом Ядвиги Дзержинской? Выяснили? – Федотов снял очки, устало потер переносицу: этот его жест в контрразведке уже изучили. Он означал, что комиссар испытывает в крайней степени озабоченность.

– Выяснил, да, – Канер, словно чувствовал, зачем его вызывает начальник контрразведки, специально перед уходом еще раз просмотрел все документы.

– Значит, ситуация там такая. МУР разоблачил группу воров-студентов. На них – более 60-ти квартирных краж. Привлечено восемь человек, в том числе и главарь – некто Венгровер. Это опытный рецидивист, неоднократно судим, до ареста находился в розыске за побег из лагеря… На другой день после ареста он инициативно дал показания, что побег был организован неизвестными ему людьми, которые в дальнейшем использовали его для хищений документов и переписки, представляющих интерес с точки зрения шпионажа…

Лицо Федотова не выражало никаких эмоций. Со стороны могло показаться, что он вообще не слушает доклад, мысленно находится где-то далеко, но внешнее впечатление было обманчиво: на самом деле комиссар не пропускал ни единого слова…

– Одновременно Венгровер показал, что в ходе предыдущих арестов он скрывал свою связь с Ядвигой Генриховной Дзержинской. Это дочь Ядвиги Эдмундовны – родной сестры Феликса Эдмундовича, – на всякий случай уточнил Канер.

Федотов кивнул: родословную основателя ВЧК он знал отменно: когда зачисляли в органы, Феликс был еще жив. Правда, и помыслить тогда Федотов не смел, что пройдет совсем немного времени, и судьба клана Дзержинских окажется в его руках: 20 лет назад Дзержинский был для него, скромного сотрудника Грозненской ЧК, величиной недосягаемой, чем-то вроде наместника Божьего на земле.

– И в чем же заключалась эта связь Дзержинской с бандитами? – Федотов читал подробное спецсообщение, присланное начальником ГУРКМ, но любым бумажкам предпочитал живой рассказ. «Как только документы начинают заменять собой человеческую речь, – учил он подчиненных, – контрразведке приходит конец».

– Проще сказать, в чем она не заключалась, – Канер позволил себе улыбнуться. – Во-первых, она полностью была в курсе преступной деятельности Венгровера, знала, что он бежал из лагеря, но укрывала у себя. Во-вторых, – вслед за большим он загнул указательный палец, – квартира ее была превращена в форменный притон, после грабежей бандиты приносили туда украденные вещи. В-третьих, Дзержинская помогала им сбывать награбленное, получала от них деньги… Есть и обстоятельства, скажем так, пикантного свойства… – Канер осклабился: – Венгровер находился с ней в интимной связи. И не он один – всего она сожительствовала с пятью бандитами…

– Однако, – Федотов покачал головой. На столе перед ним лежала фотокарточка Ядвиги: немолодая уже женщина со смазанными, расплывшимися чертами лица. Что они в ней, интересно, нашли? Впрочем, о вкусах не спорят…

– Да. Кроме того, Венгровер по подложным документам устроился в 309-ю школу физкультурником, выдавая себя за племянника Дзержинского. Она прекрасно была об этом осведомлена. Уже после ареста МУР взял под контроль нелегальный канал переписки между задержанными и Дзержинской: в письмах она подстрекает их к обману следствия, уговаривает совершить побег…

– Ошибки здесь быть не может?.

– Товарищ комиссар… – Канер даже обиделся…

– Ну хорошо, хорошо… А что касается шпионского следа?

– Вот это как раз очень странно. Совместно с третьим отделом мы перепроверили показания Венгровера. Ни один факт не подтвердился… Адреса, в которых он якобы совершал кражи документов, тоже оказались «липой». Я передопросил Венгровера. Он был вынужден признать, что все это придумал с тем, чтобы его привлекли к розыску неизвестного шпиона и тогда бы он смог сбежать.

– Странный малый, – Федотов на секунду даже лишился обычной своей невозмутимости.

– Да, это авантюрист высшей пробы. Я не удивляюсь, что он сумел опутать Дзержинскую.

– Что-то еще у нас на нее есть?

– Есть кое-что, – Канер вновь мысленно оценил свою предусмотрительность. – Еще в 37-м году в приемную приходила одна гражданка – тетка ее бывшего мужа. Принесла заявление, что Дзержинская вместе со своей матерью ведет контрреволюционные беседы, клевещет на Советскую власть. Никаких мер тогда принято не было.

– А где эта тетка сегодня?

– Мы ее нашли, передопросили. Свое заявление она полностью подтвердила… Показала даже, будто у Ядвиги в Польше живет сводный брат. Офицер, правая рука Пилсудского…

Канер замолчал в ожидании новых вопросов, но Федотов, кажется, вполне удовлетворил уже свое любопытство. На мгновение в кабинете повисла тишина, и лишь из-за окна доносился уличный гул.

– Хорошо, – начальник контрразведки привстал, давая понять, что разговор окончен. – Все, о чем сейчас рассказали, изложите в рапорте на мое имя… Думаю, Дзержинскую нам придется «брать».

Весна в том году выдалась ранняя.

Уже вовсю галдели на бульварах грачи. Серые московские утки плавали вдоль Патриарших и Чистых прудов, крякали, выклянчивая хлеб, а бойкие цветочники торговали уже у метро первыми подмосковными тюльпанами.

Город просыпался от зимнего, тягостного сна…

Это была первая зима военного времени. И хотя бои шли еще за тысячу километров от столицы – в холодной, далекой Финляндии, – суровое дыхание войны доносилось уже до Москвы.

Москвичи впервые узнали, что такое затемнение.

С приходом вечера город погружался теперь во мрак, и лишь трамваи – маленькими светлячками – разреживали тревожную черноту.

Может быть, потому-то та весна – весна 40-го – была особенно желанна, и снятое с ее приходом затемнение словно извещало о том, что всем тревогам и страхам приходит конец. На смену зиме и войне приходила счастливая, мирная жизнь, и от осознания этого – от веры в непобедимость и непогрешимость своей отчизны – на душе становилось покойно и радостно и хотелось дышать полной грудью, вбирая в себе запах свежести и весеннего солнца.