Одесская сага. Понаехали - Юлия Артюхович (Верба)

Петя смущенно сопел и молчал. Женька перешла в наступление:

– Петенька, пожалуйста, мне очень надо! – Она все- таки поймала его взгляд своими чернющими глазищами и просительно прижала ладошку к его плечу. Петька был блондином. Весь в мать. Ох уж эта белоснежная немецкая кожа. Он покраснел позорно и моментально. Она не могла не заметить и титаническим усилием воли удержалась от улыбки триумфатора.

– Ладно. Завтра скажу где. – Он оттолкнул Женьку и рванул к себе.

– А-ди-ёт, – ухмыльнулась Женька с такими же пунцовыми щеками. И сердце колотится просто в горле. Точно как в романах. Сердце колотилось не только у нее и не только на своем анатомическом месте, но и отдавало в виски и предательски набухло намного ниже грудной клетки. Петька залетел в свою комнату и упал лицом вниз на кровать.

Идиот! Идиот! Он осторожно потрогал ключицу, где была ладошка Женьки. Вот коза дурная!

Женька в свои тринадцать интуитивно догадалась о первом правиле соблазна – не о кокетстве и тем более не о расстегнутых пуговицах. Прояви интерес к тому, что увлекает мужчину, попроси совета, расспрашивай удивленно. И слушай, слушай, а если попросишь научить… В эти сети много тысячелетий подряд ловятся самые искушенные и опытные экземпляры. А у влюбленного подростка шансов на спасение вообще никаких.

Малолетняя Женька могла дать сто очков форы старшим сестрам в искусстве обольщения. Благоухающая ворованной у Аньки розовой водой (все равно не пользуется), она, опустив глазки и вздыхая, слушала словно впервые, как разбирать и собирать оружие. Переспрашивала и удивлялась.

– Петька, ты такой умный, я тебе так завидую, – восторгалась она на втором уроке. – А покажи еще раз?

И Петька с удовольствием, лихо, за секунды собирал и разбирал на бис под Женькины аплодисменты.

Надо отдать ей должное: Женька хоть и прикидывалась дурочкой, с ее цепким умом и отличной памятью схватывала информацию на лету и вызубрила теорию. Она как настоящий охотник ждала своего часа – уроков практической стрельбы. Петя думал о них же. И тоже считал себя хищником, подкрадывающимся к добыче. Главное быть учителем и не думать о том, как возьмет Женю за руку и наконец-то сможет незаметно прикоснуться губами к ее пахнущим розами волосам.

– Началось… прости господи, – проворчит Елена Фердинандовна, собирая в стирку постельное белье. – Мальчик вырос. Уже ее, суку, ненавижу.

Гордеева как в воду глядела. Они уехали далеко-далеко на Фонтан. А потом еще долго брели по берегу подальше от дач. Сердце уже вылетало из горла, но гадкий немец устоял. Он не подходил близко и страшно занудно, до зевоты, бесконечно объяснял и чертил на песке траекторию полета и требовал ответов. У Женьки от уединенности, близости Петьки и предвкушения чего-то запретного и волнительного, а может, просто от жары, шла кругом голова и шумело в ушах. Она отвечала невпопад, путалась, глупо хихикала, чем разозлила Петьку несказанно, и занятия были прерваны ввиду полного отсутствия теоретических знаний ученицы.

Ночью оба не могли уснуть. Женька от злости, Петька от гордости, что сумел остаться настоящим мужчиной и побороть искушение, ну и от того, что тело подростка с такой сомнительной победой разума над плотью категорически не соглашалось.

На следующий день Женька с виноватым лицом отбарабанила всю теорию, чем снова удивила Петьку, и потребовала немедленных практических занятий.

С Петей Женьку могли отпустить хоть в Америку, не то что проводить до гимназии – за летним заданием. В его преданности семье Беззубов, порядочности и умению защитить никто не сомневался.

Второй шанс она не упустила. Женька мазала по-черному и недоумевала, почему не выходит. Петя честно пытался сопротивляться и командовал на приличном расстоянии. Она, капризно надув губы, сказала, что у нее ручки трясутся. И Петька стал за спину и взял ее ручку в свою лапищу. Выстрел разнес мишень-дощечку в щепки. И Женька, резко повернувшись, восторженно чмокнула Петю в щеку. Когда тебе тринадцать, терпеть так бесконечно долго не сможет даже самый клятый Божьей милостью католик и люстдорфский немец. Он сгребет Женьку в охапку и поцелует в губы. Они будут молча целоваться не отрываясь, пока солнце не начнет клониться к закату. Оторвавшись наконец от Женьки, Петя вспомнит об официальной цели поездки.

– Давай, хоть обойму отстреляешь.

Женька с готовностью схватила пистолет, уперлась спиной в Петьку, расставила ноги прицелилась и… промазала. Одуревший от любви и желания Петька по-мальчишечьи громко заржал:

– Мазила-мазила! Когда ручки из попы растут – можно только вышивать. Не бабское это дело! Женька – ты баба, а бабам это не дано, – он протянул руку за револьвером и шагнул к ней.

Женька блеснула слезой в глазах и, сцепив губы, отскочила в сторону и навела на него пистолет:

– Мазила?! Тогда не подходи!

Она развернется и всадит все патроны точно в центр нарисованного мелом круга на Петькиной импровизированной мишени. Зашвырнет пистолет в песок.

– Сам ты – баба! Не ходи за мной!

Вместе с паскудным Фириным характером Женька получила в наследство «глаз-алмаз». Она будет метко стрелять практически не глядя из любого оружия. А пока Евгения Ивановна Беззуб с бушующими в голове гормонами и обгоревшим лицом гордо нагребает в башмаки песок, поднимаясь по крутым склонам к станции.

Они промолчат всю бесконечную поездку в трамвае. Петька, обескураженный, перепуганный, в отчаянии сделает пару робких попыток взять ее за руку. Женька покосится ледяным взглядом и брезгливо вытянет пальчики из его липкой ладони.

– Бабам положено себя блюсти! Отвали от меня!

Петька чуть не плакал от бессилия. Извинятся он не мог, не умел. Слово «прости» застревало в его горле рыбьей костью. Он сможет выдавить его из себя через неделю. Женечка приподнимет бровь и склонит голову:

– Извинения приняты, Петр Иванович. Благодарствую за науку.

– Женя…

– Простите, пяльцы с мулине заждались.

Она развернется и уйдет не оглядываясь, чтобы он не видел ее слез.

А он останется посреди двора со всеми своими рассыпавшимися в прах мальчишечьими достижениями и разбитым сердцем.

– Дура, набитая!

– А-ди-ёт!

Женя ждала чего угодно – цветов, серенад, конфет или любовных записок с признанием. Она уже продумала, как немного пообижается, а потом простит и снова поцелует его такие мягкие нежные губы. Еще было бы хорошо, чтобы он при этом признался в любви. Женька ждала, но получила… ничего. Петя, как и было велено, отошел в сторону и не докучал. Каких мучений ему это стоило, она не догадывалась. Косько-Гордеев не спал, не ел, ронял инструменты. Как обращаться с барышнями и что за странный механизм у них – ему не объясняли. Беззуб в этой науке тоже был не силен, да и как спросить совета: – Иван Несторович, я тут учил вашу дочь стрелять из краденого револьвера, а потом целовался с ней, а потом ее смертельно оскорбил – подскажите, как вернуть ее расположение? Поэтому он покорно исполнил приказ – не приближался. За полтора месяца страданий зов плоти вырос в любовь. Петя не был романтиком, не умел сочинять стихи и вообще не видел в них никакой практической ценности. Но жить без этой клятой Беззуб уже не мог. Да что он вообще мог, кроме своих механизмов? Впервые ему не в радость было возиться с деталями и помогать в депо.