Сарацины. От древнейших времен до падения Багдада - Артур Джилман

Забрезжило утро 10 числа месяца Махаррама. Считалось, что в этот день Господь сотворил Адама и Еву. Началось сражение, хотя скорее то была бойня. Тридцать воинов из армии Язида не устояли перед воззваниями Хусейна: уступая его отчаянным мольбам, они покинули ряды. Преданная свита пала от руки безжалостного врага. Накануне вечером Хусейн соорудил вокруг своего бивуака небольшой бастион — навалил друг на друга шатры, вырыл широкий ров, который заполнил бревнами и хворостом. Но хрупкий оплот не мог устоять перед бешеной атакой противника. И вот уже подле Хусейна осталось пятеро, измученных жаждой и зноем. Все как один бросились они на наступавших и были убиты на месте. И все же войско халифа, казалось, остерегается поднять руку на сына Али. Вместе с Хусейном из Мекки везли годовалого ребенка, чей плач привлек его внимание. Он взял малыша на руки, но в тот же миг в его ухо вонзилась стрела и он пал бездыханным. Хусейн с благочестивым возгласом уложил тело на землю и потянулся за кувшином с водой. И тут же сам был поражен случайной стрелой, попавшей ему в лицо. Враги окружили его со всех сторон, копье в спину пробило его тело насквозь. Но он был уже мертв. На месте, где это произошло, впоследствии была сооружена гробница. Предание передается в поколениях, а место названо «Мешед-Хусейн», «Гробница Хусейна».

Прошли века с того трагического дня в месяце Махаррам, но память возвеличивает каждый эпизод неравной битвы, в которой Хусейн выглядит мучеником, принесенным в жертву ненависти Омейядов, как тот, кто отдал свою жизнь за народ. В Персии принято считать, что рытье канавы накануне сражения было исполнением пророчества Мухаммеда. Хусейна изображают стоящим у могилы пророка перед тем как идти в Ирак, где он молится: «Как я забуду свой народ, если мне предначертано отдать за него свою жизнь?»

Вся эта история «Питомцев шатра» подверглась крайней идеализации. Ежегодно, когда наступает первый месяц года, вся Персия в течение 10 дней предается грандиозному празднованию скорби, и в этом драматическом действе изначальный сюжет воспроизводится с такими ужасающими деталями, что при этом нередко и актеры приносятся в жертву, наподобие их исторических прототипов.

Больше нигде в целом свете не сможем мы наблюдать «подобное страстное выражение горя, торжество самоотверженного сопереживания, когда присутствующие забывают о ходе времени и несоответствии места. Грубо сколоченный помост становится подлинным местом событий.

Актеры, изображающие героев, камнями гонят воинов Язида со сцены. Исполняющий роль убийцы настолько входит в образ, что, забыв себя, по-настоящему обезглавливает стоящего перед ним исполнителя роли Хусейна — на глазах у публики!».[77]«От Кербалы до Голгофы путь дальний, — пишет Мэтью Арнольд. — Однако страдальцы Кербалы явили взорам миллионов представителей человеческого рода тот самый урок, что был до бесконечности дорог нашему Спасителю на Голгофе, ибо он говорил: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф. 11: 28–30).[78]

В первые дни месяца Махаррам все простонародье Мусульманской Индии вовлечено в это волнующее действо, которое достигает своей кульминации на десятый день. Он почитается суннитами так же, как и шиитами. Вскоре против Язида претендент на халифский престол — Абдулла (Абдаллах ибн Зобейр). Он принялся за дело с воодушевлением человека, нашедшего способ возбудить народную ненависть к правителю, который покинул священную столицу прежних дней ради водружения ослепительного престола в далеком Дамаске. Абдулла был приятен в обхождении и ловок в политике, что-то вроде Марка Антония на арабский лад. И он столь искусно влиял на чувства Хашимитов, что те немедленно провозгласили его халифом и охотно поклялись в верности.

Тщетными оказались усилия Язида, который стремился задавить восстание в самом начале. На его требования Абдулла отвечал оскорблениями, и чернь легко отказывалась от своих обязательств и выходила из подчинения. Отречения сопровождались своеобразными действиями: люди бросали в общую кучу свои туфли и тюрбаны с криком: «Вот я швыряю прочь Язида, как я швыряю свой тюрбан!» или «Я отшвырнул Язида, как я отшвырнул эту туфлю». Внушительность кучи свидетельствовала о единодушии толпы.

Омайяды были изгнаны из города и окружены. Но им удалось передать халифу прошение о помощи, и тот послал 12 тысяч всадников и 5 тысяч пехотинцев на выручку, под командой Меслима, сына Акбы, того самого, кто основал Каирван. Войско обнаружило, что Медина укреплена и окружена рвом, но через 4 дня город подвергся штурму и был взят. Сцены грабежа и насилия столь страшны, что их невозможно описать (683 г.). Армия пошла дальше на Мекку, где 60 дней в осаде сидел Абдулла, хотя Меслим скончался по пути, так и не достигнув священного города. Град камней и горящей нафты обрушился на город, на поврежденную Каабу по приказу нового командующего, Хасана. Но город пока отважно держался. Он был подожжен и превратился в пепелище, но и после такого несчастья непреклонные мекканцы остались верны себе.

В разгар величайших для Мекки бедствий араб на стремительном коне привез Абдулле известие, что Язида не стало. Он испустил последний вздох в Хаварине, в Сирии, в возрасте 39 лет, не процарствовав и четырех лет. Это событие, как повелось, стало сигналом для очередных волнений. Настал решающий момент для Абдуллы, но он об этом не знал. Хасан немедленно снял осаду и предложил Абдулле поддержку, пообещав вместе с ним отправиться в Дамаск. Он сказал, что Муавия, как он слышал, провозгласивший себя так халифом, был на редкость непригоден для этой должности. Абдулла опасался ему доверять, и возможность ускользнула.

Гибель Хусейна занимает самое значительное — после миссии пророка — место в истории сарацин. Она оказалась переломным моментом в давно назревавшем расколе ислама, который продолжается по сей день. «Убиенный Хусейн» — боевой клич, как для персов, шиитов (раскольников), так и для турок, которые признают правомочность халифов до Али и считаются суннитами (традиционалистами).

Прошли те времена, когда пророк жил с преданной ему Кадиджей, довольствуясь финиками и водой, когда Омар утолял голод самой простой пищей. С той поры, когда царила немыслимая простота, и неприхотливые, выносливые халифы служили образцом умеренности в пище и скромности в одежде, все переменилось. Муавия жил в показной роскоши в Дамаске. Язид одевался в шелка, окружал себя породистыми собаками и танцовщицами, пропускал священные часы молений, пил вино и превзошел в своем грешном образе жизни пороки всех правителей, о каких только мог слышать и знать. Он был не тем человеком, кто способен был создавать царства духовные или земные. Не соответствовал подобным целям и его хилый, невежественный сын. По смерти своего отца он взошел на трон как Муавия II, но по истечении полугода отказался от назначения. Он честно, хотя и малодушно признавал, что его дед занял трон, обойдя более достойного человека; что отец его не обладал необходимыми для должности достоинствами и что он не был залогом благоденствия для людей; и что самого себя он также не считал достойным. Он призвал к себе сановников и в удивительно простой речи сказал следующее: «Я решил отречься, но в отличие от более счастливого Абу-Бекра, я вижу подле себя Омара, кого мог назвать бы своим преемником. Нет, не могу я даже отыскать в своем окружении людей, которые могли бы взять на себя смелость выбрать подходящего для этой роли человека и отдать ему символы власти!» С этими словами Муавия II вернулся во дворец, заперся в своих покоях и не выходил на люди, пока смерть не прекратила его унылое существование (684 г.)