Император Терний - Марк Лоуренс

— Возможно, здесь уже побывали наши друзья.

Кай поймал облачко своего дыхания и придал ему форму вопросительного знака. Старые трюки, ага.

— Нежить ни для кого не друг, Присягнувший ветру. Лучше бы тебе это запомнить.

Карета снова сдернулась с места и вскоре покатилась по густой грязи, покрытой хрустящей корочкой льда.

— Дорогу затопило, мы фактически переезжаем ее вброд. — Кай откинул голову на спинку сиденья и прикрыл глаза. — На городской площади что-то вроде костра. Костей нет.

Кай говорил ей, что его чувство ветра росло вместе с чувством смерти. За это она его еще больше ненавидела. Его глазные яблоки дрогнули под веками, глядя вперед, видя то, что она не могла видеть. И все же она позволила себе улыбнуться. Впереди было и то, что Кай не мог видеть, как бы высоко ни возносилось его видение на крыльях ветра. Хитрость Мертвого Короля привела их на эту дорогу. Два некроманта ехали на Конгрессию. Некромантия была нужна ему, как и то, что они стояли достаточно близко к жизни, чтобы сойти за незапятнанных. Кай совсем недавно был призван, чтобы вызывать подозрения, а она слишком далека от своей прежней мощи, чтобы представлять собой угрозу.

Темные воды подступали к самой дверце, а потом, когда уже казалось, что они утонут, колеса снова обрели под собой твердую почву и выехали на сухую территорию. Челла уловила запах горелого мяса.

— Это погребальный костер.

— Костей нет, — сказал Кай. — И праздничные флаги вывешены. Может, какое-то торжество?

Челла чуяла смерть. Она покачала головой.

Она вышла из кареты и спрыгнула наземь, не дожидаясь полной остановки.

— Что это? — Кай соскочил рядом с ней.

Челла подняла руку, приказывая ему замолчать, — слушала она не ушами, но заткнуть его все равно было приятно.

— Крики, — сказала она. Невыносимая боль. Ее кожа горела. Рука поднялась перед ее лицом, и на миг она не поняла, что это ее собственная. Рука висела на невидимой нити, указывая одним длинным костлявым пальцем на полынью между городком и ближайшей рощей. — Там.

— Едва чувствую, — сказал Кай.

— Оно прячется. — Челла сложила руки перед собой, выражая жестом свою волю. Может, она и сохранила лишь отголоски прежней силы, но за столько лет научилась абсолютно уверенно владеть ими. — Помоги мне это вытащить.

Вытаскивая мертвых из-за пелены, Челла всегда вспоминала о выгребной яме в Йонхольте. Жаркое лето, вонь поднималась сквозь щели между досками, едкая и такая сильная, что у нее слезились глаза, — это было в тот день, когда она уронила брошь Нэп Робтин. Уронила — наверное, не совсем точное слово. Она аккуратно приколола ее к платью, протыкая грубую шерсть стальной булавкой. И все равно брошь упала, перевернувшись в воздухе, сверкая, отражая разноцветные лучи, хотя это было всего лишь стекло с зеркальцем. Два раза ей не удалось поймать брошь в воздухе, пальцы уже коснулись было, но не ухватили, и та покатилась по доскам и упала в выгребную яму.

Долго-долго Челла стояла и смотрела вниз. Образ блестящей броши, падающей в темноту, стоял перед глазами. Она не просила эту вещицу — Нэн бы отказала. Одалживают тогда, когда потом возвращают, сказала она себе.

«Крадут — когда не возвращают», — прошептала она, стоя у ямы с отбросами за кустом сирени.

Она лежала на досках, сморщив нос, задержав дыхание, — слишком уж воняло. Прижалась щекой к деревяшке, протянула руки, грязные доски царапали ее предплечье сквозь платье. Пальцы чувствовали лишь грязь, удивительно холодную, желудок выворачивало от отвращения, руку хотелось сжать в кулак, но она продолжала искать.

Все сильнее хотелось вдохнуть, мучительно хотелось. Она крепко закрыла глаза. Пождала пальцы ног, молотила ими, шарила рукой. ТЫ БУДЕШЬ ДЫШАТЬ. И в конечном счете потребность тела оказалась важнее разума, и она вдохнула.

Челла лежала и блевала, из тяжко дышащего рта текла струйка едкой слюны, но пальцы все еще охотились в холодном полужидком, полутвердом мире.

И тут внезапный укол булавки заставил ее вскрикнуть и выдернуть пустую руку, разбрызгивая грязь.

— Фокус в том, — пробормотала она Каю, — чтобы дать булавке впиться.

Когда булавка впилась, Кай заорал, а Челла терпела с мрачным удовлетворением, вытягивая то, что было утеряно и спрятано. Она была слаба, но использовала наполняющую ее жизнь как приманку и крючок одновременно. Наконец, когда кости уже грозили разорвать плоть и кожу, если она не ослабит хватку, Челла потянула еще сильнее, и на поверхности воды заклубился туман. Под ним проступили морозные узоры, бешено, лихорадочно кружась над темными водами.

Оно поднялось, разбрасывая обломки льда, белее мороза, темнее воды, существо с бледными костлявыми конечностями, окутанными полночной тенью, тонкое, как клинок, с руками, разветвленными на три пальца. И, несмотря на расплывчатые черты лица, оно совершенно точно было женского пола. Рот отсутствовал, боль проявлялась как-то иначе, отзываясь в корнях зубов Челлы. Гвардейцы сбились вокруг нее, задыхаясь, пытаясь выцарапать себе глаза.

— Керес! — назвала Челла имя нежити, снова приковывая ее к миру.

— Что случилось? — Кай встал на ноги, тяжело дыша. — Я ее вижу. Что изменилось?

— Я…

Что-то действительно изменилось, нежить была словно лишена своего призрачного облачения.

Кай сжал зубы, чувствуя мучения существа.

Призраков не было, их содрали с костей.

И тут Челла роняла.

— С нее содрали кожу.

Пятью годами ранее

Я долго лежал в темноте в объятиях лихорадки, в пыли рядом со свежим трупом тысячелетнего человека, и время от времени, когда мой ум достаточно прояснялся, чтобы воспринимать невнятные требования пересохшего языка, пил.

Без света и звука сновидения трудно отличить от бреда. Я говорил сам с собой, бормоча и обвиняя, а иногда с Фекслером, лежащим лицом вниз, чей затылок был влажной мягко-острой кашицей. Я держал его пистолет — мой амулет от ужасов ночи. В другой руке я сжимал украшенную терновником шкатулку, борясь с желанием открыть ее, несмотря на безумие лихорадки.

Я говорил со своими демонами, обращаясь к каждому с нудными длинными монологами, корчась в пыли. Голова Лейши смотрела на меня из ниши, где прежде лежали пилюли, ее кожа просвечивала, кровь сочилась из среза шеи. Солнышко явился, безглазый, чтобы нести стражу, с его обожженного языка срывались слова, такие же бессвязные, как мои. Уильям пришел за руку с матерью, в ее глазах было беспокойство, глаза суровы, словно камень.

— Я пытался спасти тебя.

Старая история — у Йорга все те же оправдания.

Он покачал головой — кровь и кудряшки. Мы оба знали, что тернии бы не удержали его.