Барон Унгерн - Андрей Жуков

Эти строки из «Баллады о Даурском бароне» русского поэта Арсения Несмелова стали нарицательными. «Безумный барон» — так называли барона Унгерна его современники, так, 90 лет спустя, продолжают именовать его уже современные историки и беллетристы.

Основным пунктом обвинения, выдвигаемого против барона Унгерна, был и остается жестокий массовый террор, который командир Азиатской конной дивизии применял против всех тех, «кто мыслями и сердцем не воспринимал чистоту белой идеи».

Видный кадет, думский деятель и по совместительству историк П. Н. Милюков, чрезвычайно много потрудившийся в деле «освобождения» России от «прогнившего царского режима», продолжил заниматься своим любимым делом и в эмиграции. Он завел специальную папку, в которую собирал вырезки из газет, статьи, воспоминания, повествующие о деятельности барона Унгерна. Всю деятельность барона Милюков именовал не иначе как «самой удручающей страницей в истории Белого движения». Схожего мнения придерживались не только либеральные политики антибольшевистской ориентации, но и многие высокие военные чины, принимавшие участие в белой борьбе на Восточном фронте. О конфликте, возникшем у Унгерна с генералом Лохвицким, возглавившим после гибели генерала В. О. Каппеля части белой армии в Забайкалье, мы уже писали в предыдущей главе. И надо сказать, что этот конфликт был далеко не единственным.

Многие представители офицерского корпуса и генералитета белых армий ненавидели барона Унгерна не меньше (а то и гораздо сильнее), чем своих непосредственных противников — большевиков. Каппелевцы называли его сумасшедшим бароном, мечтали предать суду с заранее предрешенным исходом — «повесить на первом же суку». И это были отнюдь не пустые слова. Начальник штаба дивизии Унгерна генерал Евсеев был захвачен каппелевцами на станции Даурия и приговорен военно-полевым судом к смертной казни. От смерти Евсеева спасло только активное заступничество атамана Семенова, возглавившего к тому моменту все белые силы на Дальнем Востоке. По настоянию Семенова смертный приговор был изменен генералу Евсееву на «бессрочную каторгу». Не приходится сомневаться, что, попадись Унгерн в руки каппелевских частей, судьба его была бы незавидной, вряд ли она отличалась бы от той, что уготовили ему большевики. В статье «Каппелевцы», опубликованной в 1923 году в эмигрантском издании «За свободу!», автор, скрывшийся под псевдонимом «Р.», прямо утверждал: «… знаменитый Унгерн — «сумасшедший барон» давно был бы ими (т. е. каппелевцами. — А. Ж.) повешен, если бы не японцы».

Действительно, на территориях, находившихся под контролем частей генерал-лейтенанта Унгерна, всегда устанавливался чрезвычайно жесткий, вернее сказать, жестокий режим. В этом солидарны даже наиболее уравновешенные и относившиеся к барону с симпатиями современники: В. И Шайдицкий, К. И. Лаврентьев, H.H. Князев…

В. И. Шайдицкий перечислил в своих воспоминаниях тех, кого на станции Даурия могла постигнуть самая суровая кара: «всех уличенных в симпатиях к большевикам, лиц, увозящих казенное имущество и казенные суммы денег под видом своей собственности, драпающих дезертиров, всякого толка «социалистов» — все они покрыли сопки к северу от станции»… Имя барона Унгерна наводило страх не только на явных большевиков и им сочувствующих, но и на простых обывателей, не испытывавших к «комиссарам» никаких теплых чувств. Чтобы постараться оценить мотивацию тех или иных действий барона Унгерна, нам необходимо понять: чем же была для самого Унгерна Гражданская война?

Прежде всего необходимо помнить, что сам Роман Федорович отнюдь не рассматривал Гражданскую войну как простую междоусобицу, в которой друг против друга сошлись представители различных классов и сословий одного и того же народа. Для мистически настроенного барона Унгерна Гражданская война была столкновением не столько военным и политическим, сколько религиозным. Вспомним приведенные нами ранее слова Унгерна: «Я не согласен с тем, что люди в большинстве случаев воюют за свою истерзанную родину. Нет, воевать можно только с религиями». Противостоявшие Унгерну большевики, а еще шире — вся захлестнувшая Россию революционная стихия — казались ему воплощением сил мирового зла, хаоса и распада. «Против истребляющих душу народа я знаю только одно наказание — смерть!» — говорил Унгерн. Только мистически настроенный человек мог точно оценить саму квазирелигиозную сущность большевизма, своего рода «религии навыворот», своеобразной антитрадиции, поднявшей из глубин бессознательного все самые темные стороны человеческой натуры. В книге «Самодержец пустыни» Леонид Юзефович пишет: «Традиционная власть казачьей нагайки, скрещенная с азиатским палаческим искусством, породила химеру небывалого в русской военной истории унгерновского режима». Все верно, подобного режима в русской военной (да и не только военной) истории никогда не существовало. Но и никогда в истории у русской армии не бывало и подобного противника. Частям Унгерна приходилось воевать отнюдь не с наполеоновскими гренадерами или с прусскими гусарами императора Вильгельма II. Унгерну и его войскам противостояли силы химерического красного режима, зарожденного, казалось, в недрах самой преисподней. А где еще, спрашивается, мог зародиться режим, войска которого шли в бой под таким, к примеру, лозунгом: «С земными царями разделались, принимаемся за небесных»?

Захваченный в плен барон Унгерн во время допроса удивительно глубоко и проницательно ответил на вопрос: «Как вы смотрите на коммунистов?», определив коммунизм как религиозное учёние без Бога. «Это есть своего рода религия: не обязательно, чтобы был Бог, во многих религиях, а особенно если вы знакомы с религиями восточными, религия представляет из себя правила, регламентирующие порядок жизни и государственное устройство», — говорил барон. И закончил утверждением, до которого даже теперь, восемьдесят с лишним лет спустя, похоже, еще не доросли многие наши современники: «То, что основал Ленин, есть религия». Сам Роман Федорович исповедовал совершенно другую веру.

«Верит в Бога как протестант, по-своему, считает Бога как добро, противопоставляет ему зло, — докладывает в письменном отчете начальству допрашивавший Унгерна в Иркутске безымянный чекист. — Считает себя призванным в борьбе за справедливость и нравственное начало, обоснованное на учении Евангелия. Свои жестокости и террор в отношении людей не считает противоречивым Евангелию. Спокойно говорит о расстрелах, убийствах, казнях разных степеней и всевозможных наказаниях». Красный комкор «товарищ Гайлит», допрашивавший Унгерна в Троицкосавске почти сразу после его пленения, в весьма подробном, предназначенном для высокого начальства отчете, с латышской скрупулезностью отмечал: «Унгерн заявляет себя человеком, верующим в Бога и Евангелие и практикующим молитву. Предсказания Священного Писания, приведенные Унгерном в приказе его № 15, захваченном в боях под Троицкосавском, он считает своими убеждениями». К предсказаниям из Священного Писания, повествующим о «последнем царе Михаиле», мы еще вернемся, пока же отметим: во время допросов Унгерн говорит о себе как о христианине «протестантского толка» (лютеранине), который знает евангельские тексты, читает христианские молитвы. Ни о каком мистическом буддизме, тайных «буддистских посвящениях» речи даже не идет.