Уроки зависти - Анна Берсенева

Дед был рассудителен и умел понимать логику любых событий.

– К тому же на судьбу грех жаловаться, – объяснял он впоследствии своему единственному внуку Сане. – В лагере я встретил много талантливых и просто порядочных людей, которые определили все мое дальнейшее развитие, умственное и нравственное. А главное, именно там я встретил твою бабушку.

Серебряная – это была фамилия бабушки. Поженившись, они с дедом решили свои фамилии объединить, так как полагали, что у каждого из них есть повод гордиться своими предками, и желали дать своим детям вдвое больший зримый повод для гордости. Жениху было в то время девятнадцать лет, а невесте восемнадцать.

Уже позже, изучая восточную философию, дед понял, что, судя по всему течению их с Машей жизни, предки сделали им обоим огромную любезность, не испортив карму какими-нибудь недостойными поступками.

Но восточная философия была далеко впереди, а выйдя из лагерей в связи со смертью Сталина, Александр Дмитриевич Остерман-Серебряный намеревался посвятить себя какой-нибудь более практической деятельности, так как его жена была на сносях и он считал, что сейчас не время для его личных духовных удовольствий.

Мария Вадимовна освободилась из лагеря несколько раньше, но с Колымы не уехала, так как считала своим долгом находиться рядом с супругом, пусть и через колючую проволоку. Да и не по долгу, а по душе желала она рядом с ним находиться.

Роды у нее начались в поезде, которым семейство следовало в город Ярославль, где ему определено было жить. Ярославль и записали сыну Мите в качестве места рождения, потому что советскому ребенку было положено рождаться не где попало, а по месту прописки родителей, тем более если таковое место, как в случае Остерманов-Серебряных, было назначено организацией, с которой не принято было спорить.

В Ярославле они и прожили всю жизнь. Александр Дмитриевич работал механиком на судостроительном заводе, Мария Вадимовна окончила педучилище – в институт ее из-за особенностей анкеты не приняли – и стала учительницей младших классов.

Возможно, биографии их предков предопределяли для них нечто большее, но они своим жизненным путем были довольны. Подлостей не делали даже в лагерных обстоятельствах, которые очень сильно располагали к подлостям, выйдя из лагеря, не спились и не растеклись по поверхности жизни бесформенной лужей, сына вырастили порядочным человеком, выучили на геолога – чем же быть недовольными?

Конечно, обоим хотелось вернуться в Москву, которая была для них родным городом, но была она в то же время и городом с закрытой пропиской, и никаких надежд получить обратно свое московское жилье Остерманы-Серебряные не имели – не только потому, что никто не собирался им его возвращать, но и потому, что в их квартирах давно уже жили другие люди, которые, вероятно, ни в чем перед ними не были виноваты. А раз так, то и незачем мечтать о несбыточном.

Кто-то мог бы счесть Александра Дмитриевича и Марию Вадимовну людьми безропотными, кто-то – фаталистами, сами же они считали, что просто мыслят логически. И вполне логичным было то, что, выйдя на пенсию, Александр Дмитриевич наконец взялся за изучение философии, с которой впервые познакомился, беседуя в лагере с профессором Ленинградского университета.

Беседы происходили в лагерной больничке, куда Саша Остерман и знаменитый профессор Северцев попали с пеллагрой, от которой у обоих сошла кожа с рук и ног. Ничего сверхъестественного, учитывая военный лагерный паек, начальство в пеллагре не находило, так что помещение в больничку являлось большим везением.

Но еще бульшим везением Александр Дмитриевич всю жизнь считал те долгие разговоры, которые вел с ним Северцев. Он хранил их в своей памяти и ожидал, когда у него будет возможность посвящать занятиям философией и чтению соответствующих книг не случайные вечера и выходные, а все свое время.

Возможность такую он для себя изыскал, лишь выйдя на пенсию. Маша еще работала, а внуку Сане было четыре года, и воспитывался он у дедушки с бабушкой, так как его родители проводили большую часть своей жизни в геологических экспедициях. Поэтому именно Александр Дмитриевич-младший стал главным собеседником Александра Дмитриевича-старшего.

И что это были за беседы! Спустя десять лет, сидя ночами за книгами в общежитии Центральной музыкальной школы – днем времени на книги оставалось мало, потому что все оно было занято музыкой, – так вот, сидя за книгами, многие из которых явно были слишком сложны для четырнадцатилетнего мальчика, Саня Остерман-Серебряный никакой сложности в их восприятии не ощущал, так как припоминал, что нечто подобное рассказывал ему, четырехлетнему, дед.

Из тех давних бесед он вспоминал, конечно, лишь отдельные слова – цветущая сложность, бритва Оккама, категорический императив, – но, опираясь на них, выстраивалась в его сознании непростая и вместе с тем очень слаженная картина мира. И теперь эта картина включала в себя не только услышанное от деда, но и увиденное самостоятельно, и самостоятельно осмысленное и прочувствованное.

Одно смущало Саню: что в чувствах своих он был очень замкнут и сам это сознавал. Он не был даже уверен, что переживаемое им внутри собственной души можно считать настоящими чувствами. Потому что в основе их лежали не события жизни – не влюбленность, например, – а то, что говорила ему музыка, что происходило в ее особенном мире.

Вообще музыка вошла в Санину жизнь незаметно для него самого, но очень заметно для его родных, потому что совершенно для них неожиданно.

В один из промежутков между экспедициями Санина мама Наташа с удивлением обнаружила, что ее сын слушает пластинки не со сказками, что было бы естественно для его пяти лет, а с записями концертов из Московской консерватории.

– А чему ты удивляешься? – заметила на этот счет бабушка Маша. – Мы Санечку и в нашу филармонию на концерты водим. Он у нас умный, вдумчивый, тонкий человек.

В ее словах «мы» и «у нас» слышался мягкий укор невестке. Мария Вадимовна не могла согласиться с тем, что Санина мама сделала свой жизненный выбор в пользу профессии, а не ребенка. Ее несколько примиряло с этим лишь то, что таким образом Наташа сделала также и выбор в пользу своего мужа, с которым в противном случае ей пришлось бы жить практически раздельно, так как база экспедиции находилась слишком далеко от Ярославля, в Красноярском крае. Нежелание разделяться с мужем было Марии Вадимовне очень даже понятно, потому ее укоры и имели столь завуалированную форму.

И по той же причине мама Наташа на эти укоры не отвечала, понимая их справедливость и одновременно – невозможность что-либо изменить.

Она познакомилась со своим будущим мужем в экспедиции, сразу же поняла, что любит его больше жизни, но сразу же и забеременела, то есть поставлена была перед выбором, с кем ей проживать каждый день своей жизни в дальнейшем – с сыном или с мужем.

До родов Наташе казалось, что никакого выбора в этом нет вообще и дело состоит лишь в том, чтобы поскорее разродиться и сдать ребенка на попечение своих родителей. Но когда этот ребенок появился на свет, она сразу же поняла, что все обстоит куда сложнее. И не только потому, что ее родители, проживающие в городе Туле, категорически отказались сидеть с внуком, так как были заняты собственным разводом, новыми браками, и им было не до дочкиных семейных проблем, но, главное, потому что расстаться с сыном ради того, чтобы идти по жизни рядом с мужем, оказалось совсем не просто для нее самой.