Танец с жизнью. Трактат о простых вещах - Олеся Градова

— Никакой взрывчатки у нас нет.

— Но они мусульмане!

— И что, мусульмане гораздо лучше русских. Они не подставляют СВОИХ!

— Но ты не СВОЙ! — Я кричала и плакала, трубка намокла и становилось слышно все хуже. — Чтобы со мной ни случилось, ты должен понимать, что ты белый, ты — мальчик со светлыми волосами и глазами, и им нужно именно это! Ты должен всегда думать, что делаешь и каким последствиям это приводит…

— Мама, со мной ничего не случится. Я же понимаю, что делаю…

— Я узнала будущее и хочу его изменить. Ты должен слушать меня…

— Как можно узнать будущее?.. Ты выпила, мама, ты за рулем?

Я бросила трубку, потому что не могла найти слова, которые бы он услышал…

Авария

Я завела мотор и рванула с места. Мне страшно, и это все правда, и я не знаю, когда это произойдет, и мне никто не может помочь… — Мои губы шептали не то молитвы, не то заклинания, не то мольбы.

МИР БЕЗ ИЛЛЮЗИЙ — это СТРАХ…

Я не заметила, как стрелка преодолела обозначенную красным черту на спидометре, какая-то сила качнула машину на повороте, и левая пара колес попала на растекшуюся по асфальту слизь, размоченную дождем… Я уже не услышала, а где-то внутри почувствовала скрежет металла, короткий, практически мгновенный и страшный звук расколотых внутренностей японского двигателя и лопнувшего стекла. Я пыталась стряхнуть с плаща осколки, но сознание уплывало. Удар в левый висок, как будто удар в колокол, и долгий медный гул, затихающий вместе с сознанием. Какая-то легкая белая тень вспорхнула с соседнего сиденья или даже чуточку ближе ко мне и перемахнула через искореженный капот.

Эта тень наблюдала за тем, как приехала милиция и «скорая», как резали заклинившую дверь вместе с фрагментом крыши. Как еще достаточно молодую женщину осторожно положили на носилки и погрузили в белый фургончик с красным крестом.

Белая тень села рядом, как будто чего-то ждала. Она была спокойна и возвышенна, она ничего не боялась, но видела свой долг в том, чтобы быть совсем близко, дожидаясь приказа, когда можно будет либо уйти совсем, либо еще на какое-то время… остаться.

Я протянула к ней руку, но тень исчезла. Рядом сидел толстый медбрат и жевал гамбургер. Он был молодой, но лысый. Или бритый. Лицо лоснящееся, как у домашнего любимого кота. Круглые глаза и чуточку приплюснутый нос дополняли это сходство. Не хватало усов и банта на шее.

— Живая, — . как-то скорбно сообщил он мне.

— А что, были варианты? — Я попыталась понять, действительно ли он говорит со мной.

— А хрен знает, тут всякого уже повидал.

Я внимательно осмотрела салон, ожидая где-то в верхнем углу встретить белую тень, но там висели какие-то кофры с приборами, огнетушитель и почему-то зеленый огородный шланг для полива.

— А почему мы все время едем вниз? Вы куда меня везете? Такое ощущение, что мы в какую-то преисподнюю движемся.

— Это от сотрясения, мы едем по прямой, а тебе кажется, что вниз. Видимо, сильный удар был.

— А вас как зовут?

— Бегемот. То есть по имени, конечно, Мотя, Матвей. А все зовут Бегемот.

«Опять что-то булгаковское», — подумала я, радуясь, что не забыла классику после сотрясения мозга. Пыталась размять извилины, припоминая какие-то обстоятельства, связанные с Бегемотом в «Мастере и Маргарите», но почему-то ничего не припоминалось, кроме кота, который исчезал, а улыбка оставалась витать в воздухе. Но это уже, кажется, из другой книжки, и я решила не напрягать ушибленный мозг. Улыбка у него мне показалась тоже какой-то «чеширской». Видимо, это были детские воспоминания из мультиков. Он сидел и откровенно набивал косяк.

— Будешь?

— А что, здесь курят?

— Только в медицинских целях.

Когда фургон открыли люди в белых халатах, мы оба сидели на кушетке и передавали из рук в руки окурок. Халаты были явно не первой свежести, а один забрызган говном. Меня разобрал смех. Почему даже белый халат не может быть по-настоящему белым, когда я в кои-то веки попала в руки столь приятных молодых мужчин, которые пытаются меня уложить на носилки и занести в коридор с кафельными стенами?

— О, да она жить будет! — засмеялся санитар с коричневыми подтеками на полах халата. Именно он пытался отнять у меня косяк, вероятно, собираясь докурить ценную траву.

— Я исключительно в медицинских целях, — цитировала я Бегемота.

— Да-да, у нас тут все такие, в медицинских целях…

Меня клали под какие-то лучи, щелкали затворами, облучали сетчатку глаза, комментировали какие-то снимки, будто разглядывали негативы, на которых я была изображена в неглиже, выражали оптимизм и везли меня на каталке через длинные коридоры, подъемники или лифты, пытаясь определить в палату.

— Ни одной свободной палаты. Здесь травма, я же не могу положить ее к мужчинам, — шелестела девочка-медсестра с челкой-уголком, как у Натальи Орейра. — Можно в коридоре поставить кровать. У нас тут только одна пациентка, она тоже в коридоре, вон, возле туалета, а эту можем положить к окошку, там пока свободно.

— Поехали в нумера! — развязно заявила я. — Согласна на одну палату с мужчинами, только пусть они не храпят и носками не воняют…

Быстро выкатили кровать, поставили ее к окну и отгрузили меня на несвежий матрас. Протестовать не хотелось. Напала некоторая апатия и даже одолел мазохизм. Я буду лежать в коридоре, я не заслуживаю человеческого отношения, я должна пройти через все унижения, они будут ходить мимо и кидать в меня камни. Я хочу лежать в коридоре и страдать.

Я схватила с подоконника газету «Коммерсантъ» и увидела радостно-глупое лицо Грефа на первой полосе. Я умудрилась даже прочитать крупный заголовок, несмотря на то, что буквы немного плыли. «Держитесь подальше от торфяных болот». Я пыталась вспомнить, откуда это украли…

Встреча на лестнице

Тщетно пыталась уснуть. Болело всё, но, что самое интересное и странное, — всё было на месте и практически цело. В который раз выхожу сухой из воды. Царапины на костяшках пальцев правой руки — видимо, задела стекло. И немного несвежая блузка… Снимать одежду не хотелось. Я укрылась многоразовым шерстяным одеялом, брезгливо пытаясь отделиться от него накрахмаленной простыней с синими печатями больницы и немного согреться. Почему-то знобило.

В какой-то момент мне показалось, что я почти отключилась и даже стало тепло. Меня разбудили вопли. Старушенция, которая лежала возле туалета, билась о железные прутья спинки кровати и кричала страшным голосом: «Бесы! Бесы!» Она требовала убрать бесов, зажечь свет и разобраться с беспределом, который «происходит в отделениях СОВЕТСКИХ больниц». Она явно выпала из своего времени или, точнее, осталась в «своем».

Захлопали двери, в коридор выползали люди с перевязанными головами, отрезанными ушами, сломанными ногами. Помахивая костылями, они бурно обсуждали инцидент. Мимо неслась та самая Наталья Орейра со шприцем в руке. По скорости ее реакции можно было судить, что она явно готовилась к вторжению бесов.