Лорд Джим. Тайфун (сборник) - Джозеф Конрад

– О да! Патусан.

Он доставит джентльмена до устья реки, но подниматься по реке ни за что не станет. Его бойкие английские фразы, казалось, почерпнуты были из словаря, составленного сумасшедшим. Пожелай мистер Штейн, чтобы он поднялся, он бы «почтительнейше» (вероятно, он хотел сказать «вежливо», а впрочем, черт его знает!) привел возражения, «имея в виду безопасность имущества». В случае отказа он бы «отставил себя». Год назад он побывал там в последний раз, и хотя мистер Корнелиус «многими приношениями добивался милости» раджи Алланга и «коренного населения» на условиях, которые для торговли были «как полынь во рту», однако судно, спускаясь по реке, подверглось обстрелу со стороны «безответственного населения», скрывавшегося в лесу, а матросы, спасая свою шкуру, попрятались в укромные местечки, и бригантина едва не наскочила на мель, где ей «грозила гибель, не поддающаяся описанию».

Злоба, проснувшаяся при этом воспоминании, и гордость, с какой он прислушивался к своей плавной речи, поочередно отражались на его широком простоватом лице. Он и хмурился, и улыбался, и с удовольствием следил, какое впечатление производит на меня его словоизвержение. Темные морщины быстро пронеслись по гладкой поверхности моря, и бригантина с поднятым марселем и поставленной поперек грот-реей, казалось, недоуменно застыла в морской ряби.

Затем он, скрежеща зубами, сообщил мне, что раджа был «смешной гиеной» (не знаю, почему ему пришло в голову это выражение), а кто-то другой оказался «хитрее крокодила». Искоса следя за командой, работавшей на носу, он дал простор своему красноречию и сравнил Патусан с «клеткой взбесившихся зверей».

Он не намеревается, вскричал он, «умышленно подвергать себя ограблению». Протяжные крики людей, поднимавших якорь на кат, смолкли, и он понизил голос.

– Хватит с меня Патусана, – энергично заключил он.

Как я впоследствии слышал, он однажды был настолько неосторожен, что его привязали за шею к столбу, стоявшему посреди грязной ямы перед домом раджи. В таком неприятном положении он провел большую часть дня и всю ночь, но есть основания предполагать, что над ним хотели лишь подшутить. Кажется, он задумался над этим жутким воспоминанием, а затем ворчливо обратился к матросу, который шел к штурвалу.

Снова повернувшись ко мне, он заговорил рассудительно и бесстрастно. Он отвезет джентльмена к устью реки у Бату-Кринг. «Город Патусан, – заметил он, – находится на расстоянии тридцати миль, внутри страны». По его мнению, продолжал он вялым убежденным тоном, сменившим прежнюю болтливость, джентльмен в данный момент уже «подобен трупу».

– Что? Что вы говорите? – переспросил я.

Он принял грозный вид и в совершенстве изобразил, как наносят удар ножом в спину.

– Все равно что покойник, – пояснил он с невыносимым самодовольством, радуясь своей проницательности. За его спиной я увидел Джима, который молча мне улыбался и поднял руку, удерживая готовое сорваться с моих губ восклицание.

Затем, пока полукровка с важностью выкрикивал приказания, пока поворачивались с треском реи и поднималась тяжелая цепь, Джим и я, оставшись одни с подветренной стороны грота, пожали друг другу руки и торопливо обменялись последними словами. В сердце моем не было того тупого недовольства, какое не оставляло меня наряду с интересом к его судьбе. Нелепая болтовня полукровки придала больше реальности опасностям на его пути, чем заботливые предостережения Штейна. На этот раз что-то формальное, всегда окрашивавшее наши беседы, исчезло; кажется, я назвал его «дорогим мальчиком», а он, выражая свою благодарность, назвал меня «старина», словно риск, на который он шел, уравнивал наш возраст и чувства. Была секунда подлинной и глубокой близости – неожиданная и мимолетная, как проблеск какой-то вечной и спасительной правды. Он старался меня успокоить, словно из нас двоих он был более зрелым.

– Хорошо, хорошо, – торопливо и с чувством говорил он. – Я обещаю быть осторожным. Да, рисковать я не буду. Никакого риска. Конечно нет. Я хочу пробиться. Не беспокойтесь. Я чувствую себя так, словно ничто не может меня коснуться. Как! Да ведь есть счастье в этом слове – «иди»! Я не стану портить такой прекрасный случай…

Прекрасный случай! Что ж, случай был прекрасен, но ведь случаи создаются людьми, – а как я мог знать? Он сам сказал: даже я… даже я помнил его проступок. Это была правда. И лучше всего было для него уйти.

Моя гичка попала в кильватер бригантины, и я отчетливо его видел: он стоял на корме в лучах клонившегося к западу солнца, высоко поднимая над головой фуражку. Донесся неясный крик:

– Вы… еще… обо мне… услышите!

«Обо мне» или «от меня» – хорошенько не знаю. Кажется, он сказал «обо мне». Меня слепил блеск моря у его ног, и я плохо мог его разглядеть. Всегда я обречен его видеть неясно, но уверяю вас, ни один человек не мог быть менее «подобен трупу», как выразилась эта каркающая ворона. Я разглядел лицо маленького полукровки, по форме и цвету похожее на спелую тыкву; оно высовывалось из-под локтя Джима. Он тоже поднял руку, словно готовился нанести удар. Absit omen![18]

Берег Патусана – я его увидел около двух лет спустя – прямой и мрачный и обращен к туманному океану. Красные тропы, похожие на водопады ржавчины, виднеются под темно-зеленой листвой кустарника и ползучих растений, одевающих низкие утесы. Болотистые равнины сливаются с устьями рек, а за лесом встают зазубренные голубые вершины. В открытом море цепь островов – темных осыпающихся глыб – резко вырисовывается в вечной дымке, прорезанной солнечными лучами, словно остатки стены, прибитой волнами.

У Бату Кринг – одного из рукавов устья – находится рыбачья деревушка. Река, так долго остававшаяся недоступной, была тогда открыта для плавания, и маленькая шхуна Штейна, на которой я прибыл, за тридцать шесть часов поднялась вверх по течению, не подвергнувшись обстрелу со стороны «безответственного населения». Такие обстрелы уже отошли в область далекого прошлого, если верить старшине рыбачьей деревушки, который в качестве лоцмана явился на борт шхуны. Он разговаривал со мной – вторым белым человеком, какого видел за всю свою жизнь – доверчиво и преимущественно о первом виденном им белом. Он называл его Тюан Джим, и тон его произвел на меня впечатление странным сочетанием фамильярности и благоговения. Они – жители этой деревушки – находились под особым покровительством белого господина: это свидетельствует о том, что Джим не помнит зла. Он предупреждал, что я о нем услышу, и слова его оправдались. Да, я о нем услышал. Возникла уже легенда, будто прилив начался на два часа раньше, чтобы помочь ему подняться вверх по течению реки. Болтливый старик сам управлял каноэ и подивился такому феноменальному явлению. Вдобавок вся слава досталась его семье. Гребли его сын и зять, но они были неопытными юнцами и не заметили быстрого хода каноэ, пока старик не обратил их внимание на этот изумительный факт.

Прибытие Джима в эту рыбачью деревушку было благословением, но для них, как и для многих из нас, благословению предшествовали ужасы. Столько поколений сменилось с тех пор, как последний белый человек посетил реку, что даже традиции были позабыты. Появление этого существа, словно с неба на них свалившегося и неумолимо потребовавшего, чтобы его отвезли в Патусан, вызвало тревогу; настойчивость его пугала; щедрость казалась более чем подозрительной. То было неслыханное требование, не имевшее прецедента в прошлом. Что скажет на это раджа? Как он с ними поступит? Большая часть ночи прошла в совещании, по непосредственный риск обратить на себя гнев и того странного человека был столь велик, что наконец они приготовили валкий челнок. Женщины горестно завопили, когда они отчалили. Бесстрашная старая ведьма прокляла незнакомца.