Досье на невесту - Арина Ларина

«Вот это номер», – Вика перепугалась и начала извиваться, пытаясь сбросить мешок, в который ее запихнул заботливый кавалер. В результате она шлепнулась на пол, больно ударившись и совершенно пав духом. Освободиться без посторонней помощи не получалось. Выход был только один – звать на помощь, но чем это могло закончиться – неизвестно: не факт, что какой-нибудь среагировавший на жалобные вопли спаситель не воспользуется ее беспомощным положением, тем более что в ее поле зрения попали мятые джинсы и рукав свитера, свешивавшийся со стола. Из этого следовало, что на самой Вике ничего, кроме мешка, нет.

На полу было еще холоднее, поэтому она сначала тихо, а потом в полный голос завопила:

– Эй! Эге-гей!

О борт тихонько бились волны, где-то снаружи орали чайки, что-то жужжало, но ни одного человеческого голоса в этой утренней идиллии не прослушивалось.

– Эге-ге-ге-гей! – собрав все силы, заорала Вика так, что у нее от собственного крика заложило уши. – Утро кра-а-асит нежным све-е-етом стены древнего кремля-а-ааа!

Почему-то ей казалось, что пение в данном случае выглядит более прилично, нежели вопли про пожар или ограбление. Несмотря на беспомощность и клацающие от страха и холода зубы, она старалась быть на высоте.

Послышался жуткий грохот, и откуда-то сверху скатился Дима.

– Почему ты на полу? – изумленно спросил он вместо того, чтобы сказать ей «доброе утро».

– Так сложилось, – гордо и туманно ответила Вика, выпятив круглый подбородок и стараясь быть выше этой нелепой ситуации. Она не знала, почему Митя не сбежал и что именно в данный момент думает о ней. Она даже предположить не могла, что может думать красивый, богатый, молодой мужчина о маленькой толстой девочке, скрючившейся на полу каюты шикарной яхты в спальном мешке.

– А орешь почему?

– Я пою. Настроение хорошее. Вынь меня из пакета, пожалуйста.

– Это не пакет, это мешок, – невпопад сообщил Дима, достаточно неловко вытряхивая ее из синтепонового плена. Вика сосредоточенно пыхтела, скосив глаза к носу и внимательно наблюдая за акцией спасения, но, внезапно вспомнив, что одежда лежит на столе отдельно от хозяйки, вцепилась в мешок изнутри, изо всех сил пытаясь помешать спасителю.

Наконец Дима резко рванул «молнию», едва не выдрав ее совсем, и восхищенно присвистнул:

– Ого, а я вчера много потерял! Ты при свете дня вообще королева! Ваше величество, позвольте…

– Не позволю! – Вика натянула ткань на себя, в результате оказавшись голой попой на ледяном полу. – Ничего смешного!

– А кто тут смеется? Я что, похож на идиота, который может смеяться в присутствии красивой голой женщины?

– Похож…

– Вынужден тебя переубедить!

К обеду довольная и основательно переубежденная Вика была доставлена домой. Она уже перестала ершиться и подозревать подвох в каждом его слове и действии, хотя ей все еще не верилось, что эта ночь и утро ей не приснились.

Мама ничего не спросила и, невзирая на бессонную ночь, проведенную в метаниях: звонить в милицию или по больницам, даже не стала ругаться на заявившуюся домой дочь, расплывающуюся в глупой счастливой улыбке и демонстративно вышвыривающую в мусорное ведро части личного гардероба в виде трусиков и лифчика, извлеченных из рюкзака.

– Как дела? – Екатерину Андреевну все еще мучила совесть из-за Романа, так неожиданно променявшего дочь на мать, и тем самым поставившего последнюю в довольно неловкое положение. Дикость ситуации была еще и в том, что смешной рыжий парень никак не шел у нее из головы, хотя Екатерина Андреевна старательно объясняла себе, что эти навязчивые мысли связаны лишь с нелепостью его предложения.

– Эх, мама, – Вика многозначительно улыбнулась и неопределенно качнула головой, словно мама еще не доросла до тех подробностей, которые помудревшая за ночь дочь могла бы ей поведать. – Ничего особенного. Так. Свидание.

Мама тут же отступила, не став допытываться и справедливо рассудив, что Вика, когда созреет, сама расскажет. Созрела она примерно через двадцать минут, наполненных многозначительными вздохами, молчанием и сосредоточенным топотом по квартире в ожидании расспросов. Когда Екатерина Андреевна осторожно спросила, будет ли Вика обедать, то, кроме голодного «да», получила и подробный рассказ с налетом легкого вранья и демонстративного безразличия к свершившемуся.

– В общем, все нормально, – завершила свой монолог гордая Вика, теперь по праву считавшая себя женщиной. – Обошлось без психологических травм и потрясений.

– Надеюсь, ты ему этого не сказала? – аккуратно задала наводящий вопрос мама. – Просто имей в виду на будущее: мужчины любят, когда ими восторгаются, даже если тебе это покажется чересчур, то он вполне может посчитать, что ты недостаточно восхищена. Они ранимы как дети, так что не забывай хвалить. Мужчины предпочитают женщин, рядом с которыми чувствуют себя королями или, на худой конец, суперменами.

Судя по удрученному выражению Викиного лица, она либо забыла похвалить, либо вообще перестаралась с демонстрацией собственной независимости и опытности.

Кирилл недовольно тасовал вешалки с одеждой. Из имевшегося цветного тряпья было невозможно скомбинировать приличный костюм, а единственный строгий пиджак совершенно не подходил для дня рождения, на который его пригласили. Его спутница, молоденькая студентка Женечка, с которой он познакомился пару недель назад, строго предупредила: «Только оденься по-нормальному, без пиджаков и галстуков, терпеть не могу такие старомодные прикиды!» Ничего, что могло бы считаться промежуточным вариантом, у Кирилла не было. Когда он приехал в Северную столицу из своего поселка, жизнь большого города показалась ему сплошным, нескончаемым праздником: яркие неоновые всполохи, до блеска вылизанные витрины, глянцевые иномарки и длинные ленты асфальта. Но гордый и величавый город весьма неласково встречал лимитчиков, поворачиваясь к ним своим вовсе не парадным тылом. Кирилл, гордость сельской школы и золотой медалист, к своему удивлению, провалился на экзаменах в политех и вынужден был поступать на вечерний: возвращаться домой было нельзя. Он чувствовал себя наркоманом, одурманенным манящим светом совсем другой, параллельной жизни, и ломку, сопутствующую возвращению в родные пенаты, где при грозе и сильном ветре выключали свет, где телевизор ловил только один канал, и тот с помехами, где не было перспектив найти нормальную работу, а была только одна перспектива – спиться, он мог просто не пережить. Для поступления на вечерний была необходима справка с места работы. Кирилл заметался в поисках связей, и бабулька, сдававшая ему комнату в огромной коммуналке, пристроила его курьером в небольшую фирму. Она сделала это вовсе не из добрых побуждений, просто ее невестка работала там же в бухгалтерии, поэтому теперь бабка могла не волноваться по поводу своевременной оплаты жилплощади новым жильцом. Он быстро подружился с соседями, с сотрудниками, постепенно постигая тайны и законы жизни в большом городе. Первое, что он усвоил: зарплаты хватит только на то, чтобы не умереть с голоду. Это было довольно неожиданно, поскольку в поселке были совсем другие цены и, вообще, другие потребности. Два года он жил в абсолютной нищете, раскладывая по кучкам медяки и напрашиваясь в гости к однокурсникам, когда не на что было купить даже хлеб. Близких друзей у него не было, но в приятелях ходила вся группа: у Кирилла всегда можно было списать, взять конспекты, написанные каллиграфическим почерком, или попросить «шпору» на экзамене. У него было большое будущее, но без денег и связей его честолюбие разбилось бы, как муха о лобовое стекло скоростного автомобиля. Он был лучшим из лучших, но устроиться на работу в приличное место шансов не было. Как только Кирилл появлялся в отделе кадров в своем потрепанном выходном костюме и кроссовках, производя впечатление бомжа, пропившего на данный момент все и вот теперь заявившегося в приличную организацию с целью начать пропивать ее уставной капитал, тут же выяснялось, что вакансию, на которую он претендовал, уже заняли. Причем бедно одетому претенденту даже не предлагали оставить свое резюме, и уже тем более не говорили, что если место освободится, то его непременно позовут. Кирилл и сам у себя вызывал чувство жалости и брезгливости. Его внутренний мир находился в острейшем конфликте с оболочкой и с окружающей действительностью. Но любая черная полоса всегда заканчивается белой полосой надежды. Однажды он, скучая в ожидании своей очереди на экзамене, как обычно, помог Виталику, кратко набросав ответы на его билет. Виталик был счастливым обладателем новенькой иномарки, могущественного папы с волосатой лапой и жуткого сквозняка в голове. Имея картинную внешность Ильи Муромца, Виталик обладал уровнем умственного развития ниже среднего, причем без перспективы интеллектуального роста. Папа, справедливо опасавшийся, что отпрыск имеет в планах не карьерный рост, а методичное разбазаривание родительских денег, определил его на работу и запихнул в институт в надежде, что сынок возьмется за ум. Отпрыск и рад бы был взяться, но науки категорически не шли ему в голову, подтачивая нервную систему стрессами и непосильными нагрузками. Если бы не Кирилл, Виталик уже давно бы вылетел из института. В тот раз, получив свою дежурную оценку «удовлетворительно», он нагнал бесцельно шагавшего по тротуару Кирилла и радостно завопил: