Моя пятнадцатая сказка - Елена Свительская

То он хмурился, смотря на эту нелепость, то вспоминал ту бессонную ночь, которую провел с кусочком дерева и ножом, при тусклом свете светильника. То, как дрожали усталые исколотые ножом пальцы, вымеряя нужное количество ингредиентов для красящего порошка…

Беззвучно отворилась дверь. Легкой походкой вплыла она. Низко поклонилась. Опустилась на колени и придвинула к нему поднос с рисовыми колобками и водорослями.

— Что не спит воин? — спросила чуть слышно, как будто и почудилось вовсе, — Завтра ехать в поход на земли варваров.

— Сядь-ка туда, у двери. Отвори-ка, чтобы больше света текло, — приказал.

Она тотчас же поднялась, выполнила, хоть и не понимала, судя по лицу, откуда взяться свету еще до рассвета. И снова замерла на коленях, опустив голову. Он быстро-быстро и старательно мастерил порошок для красной хризантемы, вырезанной его же рукой. И когда забрезжил рассвет, он смог видеть профиль ее склонившегося лица: пусть и не ослепительного по красоте, зато милого в своей юности и кротости. И улыбнувшись, продолжил свое занятие. Он улыбнулся, а она ничего не заметила.

Уже рассветало, как закончил. Подошел к ней, загадочно улыбаясь, пряча руки за спиной. Девушка молчала, не смея смотреть на него. Да и куда ей, деревенской-то девчонке, пялиться на городского мужчину, что значится одним из помощников у генерала?

— Руку покажи, — вдруг попросил он.

Метнула быстрый взгляд на него, смущенно потупилась, но руку протянула. Он осторожно повернул руку ладонью вверх. И вдруг что-то тяжелое легло на ее кожу. Она покосилась робко и вдруг вскрикнула:

— Красота-то какая! Это кому передать?

— Это передай… себе, — ухмыльнулся не спавший мастер.

— Да я… вы… — и зарделась, смущаясь.

— Очень вкусно ты кормила меня, пока в твоем доме ночевал. Отцу твоему уже отдал за место и еду свой подарок. Осталось только отдать последний подарок тем рукам, что так вкусно готовят, — он поднялся, потянулся, зевнул, — Ну, теперь можно спокойно ехать к варварам.

— И… и не вернетесь вы?

— А что же возвращаться? Говорят, схватка будет жаркой.

Девушка вдруг обхватила его ногу и заплакала, поливая горькими слезами.

— Возвращайтесь! — попросила, — Возвращайтесь живым!

Он хотел было что-то сказать, но заглянул в ее глаза, затянутые слезами. Присел, ласково провел по щеке.

— Да что ты плачешь? — сказал полушутя полусердито, — Жизнь воина мимолетна как цветки сакуры. Раз — и она расцвела. Два — и ее уже нет.

— Возвращайтесь! — вновь попросила она, — Возвращайтесь живым!

И горькие слезы капали на его ногу. Алели губы, которые она прикусывала от горечи еще недавно. Тускло белело светлое полотно ее одежды.

— Ну, полно. Не плачь. Может, и вернусь, — сказал и улыбнулся задорно, бодрясь.

И как назло подняла она голову — и в рассветных лучах он снова увидел ее лицо, такое нежное и юное, и этот доверчивый взгляд, пробирающий до глубины души…

То хмурился военачальник, то улыбался, вспоминая то раннее утро и наспех брошенное обещание. И не выпускал из руки заколку с красной хризантемой. Та-то уже, должно быть, поблекла или вовсе выцвела. Точнее, выцвела бы, кабы не эта война.

Военачальник тяжело вздохнул. А ведь он возвратился туда через несколько лет, с трудом выпросив возможность возглавить новый поход. Возвратился, да только от той деревни не осталось и следа. То ли стихии унесли ту доверчивую девочку, то ли варвары крушили и жгли все на пути, чтобы отомстить за обидное и кровавое поражение. А может, просто болезнь прошлась тяжелой и страшной поступью по деревням приграничных земель. Мимолетна жизнь воина, но и женская жизнь не дольше ее. Так же мимолетны юность и красота.

И вроде бы время шло как обычно. И вроде бы дома ждала красавица-жена, нося под сердцем очередное дитя. Но что-то жгло изнутри. Жгло и жгло. И в один из дней, отдыхая от тяжелого ранения, выставил всех вон из своих покоев и вырезал еще одну заколку с красной хризантемой. И почему-то таскал ее с собой и доставал иногда, и смотрел, смотрел. Хоть и вкусно готовили слуги, а все-таки никогда вкус риса не мог сравниться с тем, видно замешенным с теплотой юной и чистой души, бережно приготовленным для того, кого любила стряпуха.

— Военачальник изволит взглянуть на новобранцев? — спросили у него за спиной.

Едва успел спрятать. Даже не заметил, как приблизился помощник. Ужели же подкрадывается к нему та самая старость, время немощи и привычка вспоминать дела минувших дней? Да вроде рано еще: вот и снег еще не лег по волосам. Да что за глупость-то?

— Идем, посмотрим, — сказал.

Новички еще на воинов не походили. Даже на будущих. Одеты небрежно, выправка отсутствует, движения разобщены. Даже палку напарника отбить не могли, чего уж говорить про тех, кому в напарники добавили несколько старших воинов и воинов-учителей! Постоял, посмотрел издалека. Ответил на грянувшее приветствие, когда его появление заметили. Да прочь пошел. Правда, прошел недалече, так как напрягла его слух какая-то невнятная возня.

«Не дело, — подумал, — Непорядков быть не должно» — и пошел проверять.

У склада двое юнцов с кухни воевали длинными толстыми редьками дайкон. Повторяя движения, которые как раз тренировали новобранцы. Но повторяли на совесть, уже и лица друг дружке, и руки из-под закатанных рукавов намяли овощными боками. А их движения… Вот, вот это уже прилично показывать императорскому посланнику, когда придет с наказом учебу новобранцев проверять. И когда только подсмотреть успели? И как ловко двигаются.

— Парень, который самый мятый! — громко окликнул военачальник.

Оба обернулись. Только один сразу испуганно поник, а другой — стоял ровно и спокойно.

— Ты кто такой? Как зовут? — спросил у наглеца.

— Я учусь на кухне. Звать Юуси, — доложил тот.

— «Горюющий», значит? — посмотрел на хама с усмешкой.

— Как «Смелый воин», — тот смотрел прямо ему в глаза, — Так мать почему-то назвала.

— А тебе драться не положено.

— Простите. Я не сдержался, вот и друга увлек. Все смеются люди и смеются, как им говорю о моем имени. Вот и решил научиться драться, чтоб другим неповадно было ко мне лезть.

— А движения тебе кто показал?

— Да я как-то раз видел, украдкой, — таки смутился наконец парень.

— Украдкой, значит, подсмотрел.

Юуси смотрел прямо. Хоть и наглец, но… Военачальник вдруг с горечью подумал, что хотел бы такого сына, точно такого же смышленого и точно такого же дерзкого храбреца. Но жена вот-вот должна родить. Может, хоть на этот год сбудется предсказание того бродячего шамана? Обещал ж что будет сильный и смелый наследник и у него. Давно обещал. Может, не стоило его бить да выкидывать из города? Вдруг несчастья с тем ребенком да болезнь старшей дочери — его проклятие: духов отомстить подговорил мерзкий старикан? Ну да дочь поправилась, значит, не совсем все и туго. А что побил да выгнал… ничего похвально нет, разумеется, в том, чтобы избивать стариков, пускай и сумасшедших или просто плутов. Только два года назад уже не выдержал военачальник всех этих сказок старого шамана. Или все-таки прав был старик — и однажды и у него родится сын, о каком мечтал? Тем более, что шаман говорил: одного сына боги точно приведут. Только ждать тяжело. Но, может, хоть на этот год?