Голубиная книга анархиста - Олег Ермаков

— А как же, — ответила Татьяна Архиповна. — Папа был трактористом, мама дояркой. И дед с бабушкой в колхозе работали, он — конюхом, потом, когда лошадей не стало, пастухом, а бабушка Паша — учительницей в начальных классах.

— Правда? — удивился Вася.

— Да. Дедушка ее привез из белорусского Кричева. Она была, так сказать, барышня уездная. — Лицо Татьяны Архиповны тронула улыбка. — А дед, как цыган, ухарь, все с лошадями. На ярмарку за лошадью он туда и покатил, а вернулся — с женой. Ну, на самом деле все, конечно, не сразу сделалось. Это сейчас быстро. А тогда — разведчиков в соседнее село отправляли, те вынюхивали, потом сватов засылали. Свадьбу сразу не играли. Время удобное выбирали, обычно осенью, после всех деревенских дел.

— Мм, понятно, — пробормотал Вася. — Я и смотрю… что-то такое…

— А Фасечка тоже учитель! — выпалила Валя.

— Вот как? — спросила Татьяна Архиповна.

Вася поморщился, косясь сурово на Валю.

— Учитель без учеников, — ответил он. — Не смог в школе работать. Мне прибить этих дебилов хотелось, так и хватануть указкой по лбу. А я же непротивленец. Вот и бросил, ушел, как говорится, от греха подальше.

— Это как же непротивленец?

Вася пожалел уже, что сболтнул лишнего.

— Ну, против насилия.

— А… — Татьяна Архиповна ясно смотрела на него. — То есть… как этот… баптист?

Вася не выдержал и засмеялся.

— Но это им нельзя совсем брать в руки там автоматы и эти… штык-ножики, — проговорила Татьяна Архиповна.

— Да я вовсе неверующий, Татьяна Архиповна, — сказал Вася, отсмеявшись. — Просто мне тошно, когда все едят друг друга, и все.

— То есть?.. — спросила Татьяна Архиповна, широко раскрывая глаза.

— Ну, был такой философ Ницше. Он говорил, что человек — то, что надо превзойти. Ну, мол, надо стать выше, сверхчеловеком. А я говорю, что надо еще стать человеком. Ибо мы все скотие, как спела Валя. Скотие, а не человеки. И скотие такое, особенное — людоедское. Если на земле хоть где-то в диких горах Афгана или Сомали идет стрельба или в США кого-то усаживают на электрический стул, а у нас не оказывают в тюрьме медпомощь преступнику или вон дебилы сбивают «Боинг» с пассажирами, — если это происходит, то здесь, в планетарном масштабе, процветает цивилизация людоедов. Скотская цивилизация, а не человеческая. И все эти президенты, королевы, министры, папы римские и патриархи с раввинами и муфтиями — суть скотие.

— А ты? — вдруг спросила Валя.

— Я — тоже, — сказал Вася.

— Но ты же никого не убиваешь, — проговорила Татьяна Архиповна.

Вася вздохнул.

— Но я принадлежу к этой цивилизации скотов, узконосых нервных и мстительных обезьян. У меня на все взгляд, как будто из космоса, — воодушевляясь, заговорил Вася. — И я вижу, что вся планета поражена вирусом. Имя ему — насилие. Это планета насильников.

Валя во все глаза глядела на Васю, глаза ее блестели, на щеках появился румянец.

— Ее, естественно, не покинуть, эту планету, — продолжал Вася. — Остается противостоять скотиям. Только это как-то оправдывает пребывание здесь. Я не хочу быть скотие. Противостоять скотие — значит, противостоять и самому себе, да. Ведь в каждом из нас много этого дерьма. Вот я всегда и говорю: дерьмо, зараза… Хых, хы-хы-хы…

— Наверное, и хорошо, что вы не смогли работать в школе, — заключила Татьяна Архиповна, переходя на «вы».

— Да?

— Да. Вас уже посадили бы.

Вася снова принялся смеяться.

— Но и вообще, нельзя же так, — сказала Татьяна Архиповна. — Детям нужна, как говорится, надежда. А здесь все беспросветное какое-то, знаете, у вас. Ведь есть и хорошие, добрые люди. Какие же они людоеды и узконосые обезьяны? Были на нашей земле и святые, например. Вот Меркурий, потом Авраамий. Или Герасим Болдинский. Уж не говорю про Серафима Саровского или Сергия Радонежского. Ведь не повернется у вас язык и про них то же самое сказать?

Вася напряженно смотрел и слушал. Валя вскинулась:

— Фасечка! Не говори! Нет, нет! Не надо! Фасечка!..

— Сказать можно, что хочешь, — пробормотал Вася. — Но вообще-то вот что. Есть те, кто преодолел в себе скотие. Но жить-то остается на планете скотие. Вот в чем штука. И если попадет в руки инопланетян и те спросят: откуда ты? То должен честно им ответить: с планеты Скотие. Или: Обло-Лаяй. Хых-хы-хы-хи-ха-хы-ха… — Вася зашелся в смехе.

Татьяна Архиповна смотрела на него с недоумением и некоторой опаской.

— Я не все понимаю… — проговорила она. — Но послушайте, уже ведь очень поздно. Ах, я балда. — Татьяна Архиповна тряхнула соломенными волосами. — Это мне привычно полночи не спать, а вам-то каково? Полезайте на печь, погрейтесь на будущую дорогу. Валечка, там в шкафу простыни.

Валя замахала на хозяйку руками.

— Чиво вы, а? Тетенька?! Мы же так, как калики перехожие, примостимся и ага. Да, Фасечка?

— Да.

— Так и поди, полезай, — сказала ему Валя. — А мы тут еще с тетенькой… — Она выразительно закрыла и открыла глаза.

Вася на этот раз понял и пошел, но не на печь, а на двор — воздуху глотнуть и помочиться. Дождь все сыпался. Где-то лаяла собака. Тьма стояла непроглядная. В сенях он столкнулся с Валей, та выносила судно с мочой.

На печке было тепло, потом стало и жарко. Вася косился на Валю. А та постепенно раздевалась, пока не осталась в одних трусиках и лифчике. Вася не раздевался, потел, принюхивался. Долго ворочался. А Валя уже спала. Вася разглядел у нее татуировку под левой грудью: синюю бабочку.

Рисовала карандашом горы. Рисовала-рисовала и взяла да и поднесла лист к окну, посмотрела на свет — а вместо гор-то, смотрю, лицо проступает, лицо, лицо, а потом такая фигура вся. Где карандаш?! Хвать — и быстро обвожу проявившееся. Потом нахожу пластилин и вылепляю эту же фигуру. Показываю кому-то. А люди говорят: ну какая же это Богородица? Кукла. А я не могу им представить рисунка, потому что налепила пластилин прямо на лист тот.

Но это был сон не Вали, а залетевший сюда сон Татьяны Архиповны. И еще даже не залетевший. Татьяна Архиповна заснет позже всех. Но в пространстве снов возможно опережение, это ведь доказано. А Вале снилось другое. Ей снился Лев.

Это было побережье. В склоне виднелась пещера. Стояли воины с копьями. Все ждали врага.

Из пещеры выйдет — вышел — выходит Лев. Ху-угу! Огненно-желтый, свирепый. Нет, он входит в пещеру. И все ждут, что он кого-то выберет. Лев подходит ко мне. Лапой цепляет какие-то доски подо мной. Выбор пал на меня. В первое мгновение меня охватывает ужас. Но делать нечего. Меня торопят. Я надеваю пояс с двумя мечами, следую за львом и вдруг понимаю, что в нем начинает проступать каким-то образом христианский смысл, смысл, мысль, что ли. В это время раздается предостерегающий вскрик. Враг спешит сюда! Лев бежит прыжками по берегу и соскакивает в лодку. Еще в лодку надо погрузить что-то громоздкое, некий короб. С воинами мы опускаем лестницу, возимся с коробом, и тут появляется Враг. Его сопровождают люди, большой отряд. Короб летит в лодку. Мне приказывают занять там место, и вдвоем с тем, кто только что был Львом, а сейчас превратился в человека, в Человека, мы отчаливаем, он быстро гребет, держась берега, и нависшие кусты скрывают нас. Но вот мы замечены. Преследователи со свистом спускают по кустам свой корабль, похожий на греческую триеру, гребцы вспенивают воду, настигают нас. Но мой гребец усилием воли заставляет лодку оторваться от преследователей. И тут-то я понимаю, как мне посчастливилось… посчастливилось увидеть Человека!..