Вавилонские книги. Книга 3. Король отверженных - Джосайя Бэнкрофт

– Капитан порта Каллинс собирается прочесть очень скучную речь. Не волнуйтесь, через пять минут оркестр заиграет независимо от того, закончил он или нет. Потом будет короткая поездка на поезде и парад. Если хватит сил, улыбайтесь и машите рукой. Он продлится долго. А потом я представлю вас королю Леониду, который, обещаю, не так глуп, как кажется.

Закончив, Хейст воспользовалась тем, что держала Эдит за руку, и развернулась вместе с ней лицом к неистовой толпе. Все сразу же начали кланяться и представляться в длинных, самодовольных выражениях. Они перебивали друг друга, как индюки, курлычущие в загоне. Хейст вывела капитана из этой суматохи, и Волета поспешила следом.

Во главе порта стоял человек в военной форме, держась за кафедру. Его завитые усы казались жесткими, как бараньи рога. Волета сразу же узнала в нем начальника порта, который когда-то дал им отпор. К ее облегчению, он не выказал ни малейшего признака узнавания, когда одарил ее беззубой улыбкой, как будто скрывающей приступ морской болезни. Он вытянул шею, видимо, чтобы смягчить комок в горле, и выровнял стопку карточек с речью, постучав ею о кафедру. А затем он заговорил тихим и дрожащим голосом.

Каллинс подчеркнул выпавший на долю Пелфии почет такими фразами, как «анналы истории», «братство кольцевых уделов» и «досточтимые посланцы Сфинкса». Толпа, не желая щадить чувства Каллинса, шумела громче, чем он говорил. Зеваки обсудили унылое исполнение оркестром скучного концерта и убожество декораций, хотя последним было всего несколько часов от роду. И они снова и снова возвращались к своему разочарованию оттого, что столь мало гостей сошло с такого грандиозного судна. Волета услышала, как некий мужчина насмешливо сказал: «Самое интересное событие на этой неделе? Вы что, совсем спятили? Это даже не самое интересное, что может произойти сегодня!»

Капитан порта все еще бормотал речь, когда оркестр разразился шумным маршем.

Освободившись от утомительных формальностей, толпа устремилась обратно к городским воротам. Туннель, ведущий внутрь кольцевого удела, был выложен от пола до потолка белыми, как молочные зубы, квадратами. На углубленных рельсах пыхтел блестящий черный локомотив. Движитель тащил за собой пассажирский вагон, кабуз – и все. Волета заметила, что пелфийцы очень гордятся железной дорогой, которая показалась ей совершенно ненужной. Несмотря ни на что, когда одна почтенная дама спросила, нравится ли ей «этот красивый железный жеребец», Волета сумела сохранить невозмутимое выражение лица и сказала: «Да, у него очень умная морда»[5].

Ирен даже не взглянула на поезд, но, похоже, обрадовалась носильщикам. Она передала им багаж и стала наблюдать, как таможенники в плоских шапках помечают каждый осмотренный предмет биркой. Волета знала, что они ничего не найдут. Ирен обратилась к капитану с просьбой разрешить ей взять с собой цепи, пистолет или хотя бы шпагу, и Эдит объяснила, почему это недопустимо. Оружие, любое оружие, только вызовет подозрение, когда его неизбежно найдут и конфискуют.

Блюстительница Хейст едва успела поставить ногу на ступеньку пассажирского вагона, когда на пути Волеты встал Каллинс.

– Мне очень жаль, мисс, но мы не можем допустить, чтобы по улицам разгуливало животное. Вам придется посадить его в клетку. – Каллинс что-то шепнул таможеннику.

Тот бросился прочь и вскоре вернулся с птичьей клеткой.

Волета сняла Писклю с плеча и спрятала в ладонях, словно защищая.

– Она совершенно безобидна.

– Я в этом не сомневаюсь. Но закон освящен короной, и у меня нет никакой свободы действий в том, как он применяется. – Открыв дверцу клетки, Каллинс протянул ее Волете. – Как видите, это довольно симпатичная маленькая клетка. Ваш питомец будет в полной безопасности. Я буду носить и защищать его до тех пор, пока вас не представят ко двору.

Волета повернулась к Ирен, ища поддержки. Но спокойный взгляд амазонки напомнил девушке о том, что она уже знала. Вот оно: момент капитуляции, момент компромисса. Байрон предупреждал, что придет время, когда ей придется выбирать между обществом и самой собой. Вызов пришел быстрее, чем она ожидала, и задел ее за живое. Она знала, что Эдит наблюдает за ней и хочет увидеть, как она поступит.

Толпа зароптала. Темно-рыжее море вечерних платьев теснилось вокруг нее. Улыбка капитана порта превратилась в нервную гримасу. Волета почувствовала внезапное желание протянуть руку и сорвать с него усы.

Вместо этого она подняла Писклю и поцеловала полосатую мордочку. С успокаивающим кудахтаньем она посадила белку в клетку, укрепляя свою решимость, когда лапки зверька затряслись от испуга.

– Вот и славно, – покровительственно пропел Каллинс. Он закрыл клетку за съежившимся животным. – Все зверушки – по клетушкам.

– Все на борт, – сказала Джорджина Хейст с верхней ступеньки вагона. – Пришло время встретиться с королем.

Первым побуждением Ирен было придушить любого, кто на нее натыкался.

Она не могла припомнить, когда в последний раз делалась такой незаметной. Наверное, в детстве, когда стояла в очереди за супом и ее толкали старшие дети. Но с тех пор, как в возрасте десяти лет она начала стремительно расти, люди просто расступались перед ней. По крайней мере, до сегодняшнего дня. Надев капор и положив руки на багажную тележку, она как будто исчезла. Толпа не обращала на нее ни малейшего внимания и не давала ей места. Она чувствовала сильное желание сорвать с себя головной убор и показать им всем, с какой воительницей они имеют дело. Толкая тележку от сходней к ступеням вагона, она свирепо поглядывала на каждого лорда и леди, которые мешались у нее на пути, или рявкали на нее, когда она пихала их, или делали вид, что не слышат ее, когда она вежливо просила их отойти. Было бы так легко оторвать от тележки рейку для одежды и забить ею всех до смерти. Она, вероятно, прикончила бы дюжину, даже не вспотев. И только выйдя из толпы и усевшись на жесткую скамейку в пассажирском вагоне, амазонка поняла, что это неправда. Она позволила гневу затуманить глаза. Не важно, насколько она сильна; ей не по плечу сражаться с целым кольцевым уделом.

Единственные уделы, которые она когда-либо знала, были весьма темными и мрачными. Новый Вавилон пропах серной кислотой и гуано. Шелковый риф был сплошь покрыт паутиной и ловушками. Но когда она сошла с поезда и вышла из туннеля, ее охватило благоговение. Пелфия оказалась белой, как соль, и чистой, как развешанное на веревке белье. В воздухе пахло свежеиспеченными пирогами, духами и розами. Улицы были узкими, а фасады зданий сверкали мрамором и стеклом. Городские кварталы были словно сшиты между собой верандами, галереями и террасами. Из каждого окна выглядывало лицо, на каждом дюйме каждых перил торчал зритель. Город, который, казалось, создали для того, чтобы было на что поглазеть, наклонился и рассматривал вновь прибывших.