Один к десяти - Александр Тамоников

— Все ко мне! — И, подняв со стола автомат, скорее потребовал, чем обратился к Доронину: — Дай взвод! И прикрой огнем.

— Не дури, Валера! Нельзя идти в «зеленку».

— Не дашь? Хер с тобой! Пойду со своими.

Доронин схватил Егорова за грудки:

— Стоять, капитан! Никаких движений! Ты не в себе. Своим в «зеленке» уже не поможешь, остальных погубить хочешь?

— Лапы убери, старлей! Ты охерел? Там — пацаны мои. — Егоров был в бешенстве, почти в истерике.

Огонь в лесу стал затихать, прозвучал вызывающий сигнал рации. Валера бросился к ней.

— Слушаю, Егоров!

— Командир… все… конец… команд… И тут же чей-то чужой ломаный голос:

— Камандир? Егоров? Слишишь миня?

— Ты кто, тварь?

— Я? Э-э, я тот, кто резать тибя пришел, свинья русский. Зачем молчишь? Ругайся, да? Тут твоя еще есть один-два живой, сейчас башкам резать будим, тибе кидать будим. Ха-ха-ха, — рассмеялся в эфир ненавистный голос.

Егоров побледнел, сжал аппарат с такой силой, что задрожала рука. Почти не разжимая губы, он произнес:

— Тебе конец, сука, я достану тебя в аду, ублюдок, понял меня, тварина?

В ответ только сильнее смех. Пока Егоров разговаривал с неизвестным, Доронин вызвал корректировщика:

— Огонь по «зеленке», прапорщик, залпом, понял? Быстро!

— Есть.

Корректировщик оперативно определился по карте и местности, связался со штабом артдивизиона. Через несколько минут над высотами прошелся легкий шелест, и лес вздыбился от разрывов мощных, 152-миллиметровых снарядов. Первая волна артналета, практически без перерыва, сменилась второй, третьей, превращая лесной массив в горящий ад, выхода из которого не было никому. Огонь велся настолько плотно и близко от позиций по всему фронту «зеленки», что личному составу пришлось укрыться в траншеях от летящих во все стороны расплавленных осколков, камней, фрагментов деревьев. Налет длился не более пяти минут. Затем наступила тишина, только клубы дыма от горящей древесины и ядовитая пороховая гарь густым туманом накрыли то, что недавно называлось «зеленкой».

Егоров наблюдал через амбразуру блиндажа работу артиллеристов, продолжая держать в руке рацию. Когда все закончилось, он поднес ее ко рту:

— Ну что, тварь, поговорим? Ответа не последовало.

— Вот так, тварь. Теперь ты на небесах головы будешь резать, вонючка черножопая.

Он бросил рацию, сел за стол, сжал руками голову. Доронин и Ланевский не успокаивали капитана, понимая всю бесполезность слов.

Пораженный в самое сердце гибелью посланных им лично подчиненных, Егоров должен был справиться со своей болью сам. Его оставили одного.

В 7.00 поступил доклад Орла. Пост сообщал о том, что вдоль гор скапливается отряд. Силы подходят, видимо, через неизвестный проход. Доронин принял доклад Орла, отдал распоряжение вести наблюдение, не вступая без приказа в бой. После этого Александр вернулся на КНП.

Егоров, печально глядя куда-то в сторону, произнес:

— Тела ребят вынести бы надо.

— Вынесем, Валер, будет чуть поспокойней, вынесем обязательно, всех до одного.

— Что мешает сделать это сейчас?

— Орел доложил — видит противника, он собирается в стаю.

— Опять метят в балку?

— Скорее всего.

— И вновь по тому же сценарию? Впереди «живой щит»?

— Пока не знаю, но вполне вероятно. Ты вот что, Валер, принимай Малую. Скорее всего, ударят сначала по ней,

— Это уж как пить дать. Ладно. Иду на высоту. Да, Сань, если чехи пойдут в балку по прежней схеме, огневую точку не раскрывай, пусть остается в резерве. Спасать заложников тоже не имеет смысла, а то останемся мы со своим благородством без людей.

— Значит, будем гробить невинных?

— А невинных здесь нет. Среди чехов тем более. Если бы эти невинные захотели, то давно удавили бы своих боевиков, ведь те из их же среды, из их племен, из их народа. А они ни вашим, ни нашим. Раз попали, как бараны, то пусть свои проблемы решают сами. Одних отбили, отпустили, а потом из аула по нам стрелять начали. Кто? Не они ли, эти невинные?

— Ты ожесточился.

— Ожесточился? Не совсем верно, старик. Меня ненависть и жажда мести сжигают. И огонь этот на столько силен, что жалость и гуманизм во мне превратились в пепел.

— Я понимаю.

— И на том спасибо. Пошел я.

Валера вышел, дойдя до той отметки, при которой смыслом жизни становится только война и все действия и помыслы подчинены одному — убивать врага. Как можно быстрее и как можно больше. Доронин вызвал Орла:

— Орел! Первый на связи!

— Слушаю, Первый.

— Доложите обстановку.

— Все по-прежнему. Народу у бандитов прибавляется, но на открытое место пока не выходят, прижимаются к скалам.

— Повторяю, без команды огонь не открывать, только наблюдать и докладывать, что бы ни происходило.

— Ясно, Первый.

— Как настроение?

— Наших много полегло?

— С Голиковым десять.

— Мать твою! И Диму тоже?

— И Диму. Вот такие дела, ребята.

— Понятно.

— В общем, чуть что, начало движения или еще какие заморочки, сразу доклад.

— Понял, Первый. Один вопрос.

— Да?

— Как командир?

— А как он может быть? Кипит весь.

— Оно и понятно. Вы его сдерживайте, а то, если в разнос пойдет, — мало не покажется.

— Учту. До связи.

— До связи.

7.35. Прошел сигнал о выходе боевиков из Косых Ворот. Информация продублировалась по обеим высотам.

Доронин быстро направился на фланг, к пулеметной точке Горшкова. Именно Колян первым увидел людей, показавшихся в проходе.

— Ну что здесь?

— Да вон, товарищ старший лейтенант, глядите сами, выстроились в шеренги. У них че, крыши посрывало? Открыто строиться?

Доронин ничего не ответил. Он смотрел, как выстраиваются две шеренги, словно устанавливаются на стрельбище ростовые мишени. Ничем не защищенные, открытые для поражения. Живой щит из заложников? Он задумался. Надо принимать решение. Совсем скоро эти безоружные люди пойдут вперед, своими жизнями уничтожать минные поля и прикрывать бандитов. Он принял решение. Взяв трубку «ТАИ», Доронин передал по высотам:

— Всем позициям! В случае начала движения людей со стороны Косых Ворот открывать огонь на поражение, чтобы не допустить продвижения вперед даже на несколько метров. Выполнять!