Служитель кристалла - Роберт Энтони Сальваторе

Что с того, думали они, что пришлось прибегнуть к злу, если конечный результат — добро? Почему бы справедливому владыке не воспользоваться силами «ручных» демонов, когда его стране угрожает орда гоблинов?

А я думаю, что, если противостоять злу, прибегая к помощи его порождений, которые никогда не почувствуют раскаяния и не искупят сотворенные ими черные дела, стоит ли игра свеч?

Демонов можно использовать лишь тогда, когда их можно направить на борьбу с их же злом, да и то в таких условиях и окружении, когда не существует ни малейшей возможности освобождения. Как многие другие жрецы и чародеи, Кэддерли не раз проделывал это в надежно защищенном зале для вызывания низших сущностей в храме Парящего Духа. Но такие вещи небезопасны даже при наличии заградительного круга, поскольку всегда велик соблазн получить в свои руки силу могучего существа вроде бейлора или налфешни.

Но при этом необходимо все время помнить, что существует зло, которое никогда не будет искуплено. Именно это понятие — искупление — должно определять все отношения с инфернальными существами. Не будьте чересчур суровы, когда искупление возможно, отложите меч, когда оно готово свершиться, но если для вашего противника искупление невозможно, тогда бейте безо всякого сожаления.

Интересно, как отнестись к Артемису Энтрери? Может, ему тоже нельзя помочь и надежды никакой?

Помочь, думаю, нельзя. Этот человек никогда и ни от кого не примет никакой помощи. Его самый большой порок — гордость, но это не та гордость, что раздувает посредственных бойцов. Его изъян в другом — он не хочет зависеть ни от кого и во всем полагается исключительно на себя. Как и любой другой, я мог бы открыть глаза Энтрери на его ошибки, но он просто не станет меня слушать.

И все же надежда на искупление остается. Я не знаю, откуда столько зла в его душе, но наверняка это неспроста. Но как бы ни страшна была причина, она не может оправдать того, что содеял этот человек. Кровь на мече и кинжале Энтрери навсегда останется на его совести.

И мне кажется, его это гнетет. Кровь его жертв жжет ему кожу и язвит его душу, как дыхание черного дракона. Когда мы виделись в последний раз, в его темных глазах ясно читалась ставшая уже привычной тупая боль. Я одержал верх над ним и мог бы убить, и мне кажется, он даже надеялся на то, что все будет кончено, что я положу конец страданиям, которые он сам на себя навлек.

Именно эта боль удержала мой клинок. У меня родилась надежда, что в глубине души Артемис Энтрери осознал, что должен сойти с неверного пути, ведущего к пустоте и безграничному отчаянию. Пока я стоял перед ним, беззащитным, с оружием в руках, то успел о многом подумать. Я не мог нанести удар, видя страдание в его глазах и понимая, что оно может быть провозвестником искупления. Но я сознавал, что, выйдя из хрустальной башни, Артемис Энтрери сотворит еще много зла. Имел ли я право отказаться от удара?

Передо мной стоял вопрос без ответа, неразрешимый для совести и здравого смысла. Но решение я пошел, вспомнив об отце, Закнафейне. Энтрери мог бы сказать, что они с моим отцом похожи, и отчасти был бы прав. Оба жили в окружении существ, которых считали враждебными и злонамеренными. И ни один, по их представлениям, не убил никого, кто этого не заслуживал бы. Разве прислужники, головорезы и убийцы порочных пашей Калимпорта чем-то лучше головорезов-дроу в Мензоберранзане? В этом смысле поступки Закнафейна и Артемиса Энтрери похожи. Обоим приходилось выживать в мире обмана, опасностей, зла и интриг. Обоим приходилось быть безжалостными, чтобы выжить. Если Энтрери воспринимает свой мир как плен, как средоточие зла и ничтожества, каким Закнафейн считал Мензоберранзан, то не дает ли это ему право заниматься избранным ремеслом, как и Закнафейну, который в бытность свою Мастером Оружия Дома До'Урден убил множество темных эльфов?

Я неожиданно осознал это, когда впервые попал в Калимпорт, преследуя Энтрери, захватившего Реджиса (должен признать, даже этому его поступку можно найти оправдание) и был не на шутку взволнован. Как далеко простирается сходство между этим убийцей и моим отцом, учитывая, как мастерски оба владели оружием и с какой легкостью убивали? Может, в тот момент, когда я мог нанести Энтрери смертельный удар, меня удержали чувства к Закнафейну?

Но все-таки мне хочется верить, что Закнафейн был более разборчив в том, кого следует убить, а кого нет. Я знаю, какое у него было сердце. Он был способен любить, так что Артемис Энтрери не выдерживает сравнения с ним.

По крайней мере, тот Энтрери, которого я знаю. Но может, есть надежда, что глубоко-глубоко под маской убийцы скрывается некая добрая искра?

Я был бы этому искренне рад, хотя и сомневаюсь, что кто-то или что-то может раздуть эту искру настолько, чтобы возникший огонь растопил ледяную броню бесстрастия и безжалостности, что носит Артемис Энтрери.

Дзирт До'Урден

Даника сидела на уступе возвышавшейся над долиной горы, на которой располагался храм Парящего Духа с множеством шпилей, изящных легких контрфорсов, больших окон с красочными витражами. Храм был окружен лабиринтом из живых изгородей, некоторые растения были подстрижены в форме различных животных.

Сам собор был творением мужа Даники, Кэддерли, могущественного жреца бога знания Денеира. Храм был, конечно, самым заметным следом, который оставил бы Кэддерли, но Даника считала более важным наследием его детей — двойняшек, весело игравших в лабиринте неподалеку от входа в собор, и их сестренку, мирно спавшую в храме. Близнецы сейчас носились в лабиринте, к неудовольствию дворфа Пайкела Валуноплечего, исповедовавшего веру друидов, до сих пор не признанную его язвительным братом Айвэном; Пайкел создал лабиринт и удивительные сады.

Пайкел с криком «Иик!» и другими воплями собственного изобретения ринулся в лабиринт вслед за детьми, вцепившись в собственную бороду, которую красил в зеленоватый цвет. В лабиринт пока нельзя было ходить, потому что не все растения принялись как следует.

Само собой, едва Пайкел кинулся в погоню, ребята потихоньку выскользнули из лабиринта и теперь чинно играли перед входом в храм. Даника не видела, как далеко углубился зеленобородый дворф в путаницу коридоров из кустов, но судя по тому, что его голос звучал все глуше, он опять заблудится, уже третий раз за день.

С гор налетел ветер, и длинные густые волосы упали на лицо Даники. Женщина отвела пряди, и в этот момент увидела идущего к ней мужа.

В свободной белоснежной тунике и штанах, бледно-голубом плаще и широкополой голубой шляпе с пером он был необычайно красив и представителен. Сооружая храм Парящего Духа и отдавая ему свою силу, Кэддерли стремительно состарился, так что и Даника, и он сам готовились к скорому концу жреца. Женщина была в отчаянии, но муж считал свою смерть оправданной жертвой для возведения собора и громадной библиотеки. Однако вскоре после завершения строительства основного здания, когда еще не была закончена отделка, процесс старения остановился и даже обратился вспять, и жрец стал молодеть почти так же стремительно, как и старился. Теперь ему на вид было около тридцати, поступь его вновь приобрела юношескую легкость и упругость, а всякий раз, как он взглядывал на Данику, в его глазах загорались искорки. Женщина даже начала опасаться, как бы омоложение не зашло слишком далеко и не пришлось бы ей растить четырех детей вместо трех.