Играй в меня - Ирина Шайлина

— Что с ней? — спросил Димка наконец. — Сердечный приступ? Я заплачу. Сколько нужно?

— За все заплатите, — согласился врач. — И за то, что херачил у стола, хотя уже смена закончилась, и за клапан, и за все, что захотите. Вы только одно скажите, где у девочки медицинская карта?

— В поликлинике, наверное, — растерянно ответил я.

— Ту уже подняли… Почитаешь, так ваша девочка здорова и свежа, как майская роза.

— Она и была здоровой… Я её двадцать лет знаю.

Мужчина усмехнулся, затянулся жадно последний раз, с таким удовольствием, что я даже слюну сглотнул. Смял бычок в пустой и чистой пепельнице, потянулся, открыл сворку окна, впуская морозный воздух. Я жадно следил за каждым его движением, и ожидал, когда же он словами ударит, был уверен, что так и произойдёт.

— Ваша девочка с рождения больна. Порок сердца врождённый это точно, я таких повидал. Операции он не требовал, бывает, что они, так сказать… самоизлечиваются. Но вашей девочке тридцать лет, а сердце у неё, как у старушки. Вы понимаете, что у неё несколько патологий сразу? Причём если бы их лечили своевременно, по мере так сказать, поступления… то проблем было бы меньше. Но она просто извращенный самоубийца у вас. Я уверен, что острые боли у неё не менее, а скорее всего и более десяти лет. Наверняка несколько приступов сильных уже было. Знаете, я был уверен, когда её на стол положил, что сумею проблему решить одной лишь операцией, а поверьте, с моим опытом я могу себе эту уверенность позволить. Я уже одевался и машину прогревал, когда мне сказали, что в больнице два слишком богатых мужика с одной полудохлой девицей. Согласился принять, так как потом… проблем бы было не миновать, слишком у вас девочка примелькавшаяся, да и мужчины у неё, — он посмотрел на нас чуть ли не осуждающе, а мы все молчали и каждое слово его ловили, — А потом я её разрезал. Вскрыл. Поверьте — знал бы, что там раньше, даже не полез бы. Я хороший хирург, я смело это признаю. Но не господь бог.

У меня в горле пересохло. Я плевал уже на все приличия, достал из кармана пачку сигарет и закурил, Димка тоже одну себе вытащил по хозяйски, пальцы его тряслись.

— Но теперь-то, теперь все хорошо?

— Ах если бы… Я врезал новый клапан. Все, что это ей даст — несколько месяцев. Слишком сосуды изношены, он просто отторгаться начнёт. С самими сосудами я ничего сделать не могу, не в наших условиях — она просто умрёт от кровотечения. Я не бог, да… такие вот дела.

Он смотрел на нас настороженно, и я его опасения понимал — не та у меня репутация, чтобы на чай приглашать. И о том, что я мастерски проблемы доставляю неугодных людям, наверняка тоже наслышан. Да и Димка, чтоб его, тоже не последний человек. Я мог бы угрожать. Что сделать? Заставить его снова вскрыть Катину грудь и сотворить чудо? Но… я слишком пуст был. До звона просто пустой, кажется, постучи по голове и раздастся характерный глухой звук.

— Она точно больна давно?

— Вы думаете, я вас разыгрываю?

С него слетела вся бравада. Старый уже, безумно уставший человек, мне вдруг его стало жалко. И себя жалко. И Димку. А Катьку… её жалеть не получается. Потому что не верю, что умереть может. Как это, Катька, и мертвая? Так не бывает. Я сдохну, а Катька должна жить.

— Когда её можно будет навестить?

— Она в реанимации. Не сегодня, точно.

Но деньги решают многое. Я заплатил. Потом ещё заплатил. Наверное, Димка платил тоже, я словно в тумане бродил, не замечая толком ничего. К Катьке нас пустили. Она лежала, все такая же белая, как простыня больничная, которой её прикрыли. На саван эта простыня была похожа, её сдернуть хотелось, растоптать. Все вокруг пикало, цифры какие-то мелькали на табло, отмеряя, взвешивая секунды Катиной жизни.

Я привалился к стене, Димка вовсе сполз на пол. Я подумал, и сел рядом с ним. Курить снова захотелось страшно, рука даже к карману потянулась, но замерла, на полпути, словно очнувшись — какие сигареты, вообще, Катька умирает! С полу было видно её руку, тонкую, беззащитную, с иглой воткнутой в едва различимую вену. На руку было смотреть легче, чем на лицо, прикрытое на половину кислородной маской, лицо, на котором все черты заострились, даже глаза, казалось запали. Димка потянулся к постели, намотал на палец прядку тёмных волос, замер так, на несколько секунд, потом беспомощно уронил руку.

— Умирает, — глухим голосом сказал он. — Ты представляешь, умирает она. Мы её делим, делим, а она дохнет по капельке десяток лет и молчит.

И засмеялся. Смех дикий, неуместный заполнил комнату, метался, от стены к стене, не мог вырваться наружу, запертый, вместе с нами. От него мурашки по коже. С безумной силой захотелось ему по морде двинуть, даже кулаки зачесались, заревел бы что ли, лучше.

Катя

Лялька возлежала на софе гигантских размеров и лениво обмахивалась веером. Я ущипнула себя за руку, но Лялька никуда не исчезла, софа тоже на месте осталась. Тогда я шагнула вперёд и присела на самый краешек. Лялька лениво повернулась ко мне и посмотрела прищурившись.

— Я что, типа в раю? — решилась спросить я.

— А ты думаешь, что попала бы в рай?

Вопрос я оставила без ответа. Огляделась — для рая здесь было…странновато. Я вообще не задумывалась никогда, существует ли он, хотя в бога вроде верила. По крайней мере думала, что верю. Комната была огромной, под стать софе. Высокие сводчатые потолки терялись из виду, едва просматриваясь через… облака. Они маленькие, пушистые, словно нарисованные парили над нашими головами. Кругом стрекотали какие-то крошечные птички, бабочки летали. На полу сотни ковриков самых разных форм и размеров.

— Лялька, ты что, умерла тоже?

Она пожала плечами. Для того, чтобы выбраться с софы ей пришлось встать и идти по ней пешком. Потом спрыгнула на пол, и понеслась прочь вприпрыжку, с коврика на коврик. Я следом за ней.

— Не знаю… не задумывалась даже. Знаешь, в тот день… когда случилось то, о чем я не говорю, я сильно испугалась. Хотя, ты наверное догадываешься. И у меня получилось… спрятаться. Здесь ничего не было. Я решила, что это рай, но для рая здесь было очень странно и пусто. Я вспомнила все фильмы на эту тему, и решила, что здесь должны быть облака непременно. Я так долго об этом думала, что облака и правда появились. Тогда я стала придумывать это место шаг за шагом. Когда мне становится скучно я придумываю очередной коврик. Это как вязать, только пальцы не устают и никаких противных спиц. Птичек придумываю. Иногда, даже стихи сочиняю. Критиковать их некому, поэтому я считаю их шедевральными. Хочешь, прочитаю?

Я растерянно кивнула и следующие полчаса слушала длинную и унылую поэму о первой любви. Рифма хромала, ритм тоже, но говорить об этом я не стала. Уж в конце то концов, можно же хоть в раю почувствовать себя выдающимся стихотворцем. Зачем лишать человека иллюзий? Комната все никак не кончалась. Мы прошли мимо огромного причудливого озера, мимо настоящей пальмовой рощи в которой пасся самый натуральный единорог. Он был невероятно розового цвета, а рог судя по блеску на гранях, бриллиантовый, не меньше.