Странники между мирами - Владимир Ленский

Может быть, поэтому Радихена и не ощущал ничего особе иного, когда добывал их?

Подобными соображениями он, впрочем, ни с кем не делился.

Каждая встреча с королевой для Адобекка была отдельным, значимым событием, единственным в его жизни. И сколько бы ни случалось этих встреч, ни одна не напоминала другую: у всех имелся собственный, только ей одной присущий привкус и свое единоличное место среди воспоминаний.

Иногда он видел ее издали — стройный силуэт, всегда тщательно и четко очерченный, всегда в достойном обрамлении: садовых шпалер, зеркал и статуй, темных драпировок или причудливых зданий городского центра, расцвеченных и исчирканных веселыми фонтанными струями. Королева преподносила свою персону как произведение искусства, как драгоценность.

Бывали и другие встречи, когда королева представала перед Адобекком средоточием тепла и света: стремительно проходящая по дорожкам дворцового сада, босая, в прозрачном золотистом покрывале, едва наброшенном на обнаженное тело; узкие ступни уверенно наступают на искрящуюся траву и плоские, влажные от росы камни, но почти не оставляют следов, так легка эльфийская дама после ночи, проведенной в объятиях возлюбленного. Потребовалась примесь нечеловеческой крови, чтобы родилось такое совершенное воплощение женщины. Он думал о ее руках, о золотистой смуглости пальцев, о волосах, недлинных, на таких густых, что из них удавалось создавать самые причудливые прически. О том, что украшения, побывавшие на ее теле, долго сохраняют ее запах, и ему довольно было прикоснуться лицом к перстню, подаренному королевой, чтобы мысленно перенестись в те мгновения, что она дарила ему наедине.

К ней невозможно было привыкнуть. И после, когда Адобекк отяжелел и состарился, а она все оставалась молодой, он продолжал благоговейно принимать любую минуту, проведенную поблизости от нее.

Случалось, она озорничала, дразнила его — впрочем, следует отдать ей должное: достаться могло кому угодно. Она могла нарочно разлить масло в приемном покое и с деланым негодованием наблюдать, как скользят и пытаются сохранить равновесие придворные. Могла подсыпать в лампы вещества, распространяющие страшное зловоние, а после сидеть с каменным лицом. Могла надеть для бала платье, которое рвалось при первом же неловком прикосновении кавалера и падало к ногам ее величества. Заставляя нового при дворе человека ждать себя в рабочем кабинете, оставляла на столе с десяток подписанных смертных приговоров вымышленным лицам, а после любезничала с посетителем и с удовольствием подмечала ужас в его глазах.

Адобекк знавал ее и гневной: она становилась выше ростом, в ее глазах вспыхивали зловещие звезды — от зрачков расходились горящие золотые лучи, заполняя радужку светом; темные розы проступали на щеках, и очерченные тусклым золотом контуры изогнутых, как бы смятых гневным движением лепестков, мерцали. Ее негодование вызывали известия о крестьянских бунтах, о растущем недоверии к династии, о клевете на принца, разговоры о том, что герцог Вейенто — там, у себя, на севере, — по-настоящему заботится о людях, в то время как эльфийская нелюдь медленно убивает свой народ.

Но никогда прежде Адобекк не видел свою королеву такой — встревоженной, огорченной, почти сдавшейся. Нежно-смуглое лицо посерело, волосы подернулись пеплом. Она вызвала конюшего к себе в личные покои и ждала его, разметавшись на низеньком креслице с широким сиденьем, толстыми ножками и удобной спинкой, обложенной подушками. Свет из стрельчатого окна у нее за спиной падал так, что Адобекку поначалу был виден только силуэт: напряженный поворот головы, слишком остро выдающаяся скула, провал там, где прежде округлялась щека. Волосы забраны назад и беспощадно стянуты лентой — ни одна вьющаяся прядка не ласкает висок невесомым прикосновением. Фигура сидящей женщины тонула в тяжелых складках домашнего одеяния, и только острый носок туфли виднелся из-под подола, отставленный слегка в сторону.

Адобекк поклонился, сделал несколько шагов — и только потом увидел лицо ее величества. Он замер.

Она медленно подняла на него глаза:

— Что?..

— Вы постарели, — сказал он.

Она не шелохнулась.

— Конечно, — вымолвили невозмутимо губы. — Я ведь человек и тоже подвластна времени.

— Мы с вами оба знаем, что это не так! — произнес Адобекк.

— Вы меня упрекаете?

Он промолчал.

Королева переложила правую руку с колена на подлокотник.

— Как умирают эльфийские короли? — спросила она. — Вы знаете?

Адобекк продолжал хранить безмолвие.

— Они не стареют... Они просто умирают, — продолжала королева. — Если бы моя кровь была чистой кровью Эльсион Лакар, нам долго пришлось бы ждать разлуки... Эльсион Лакар остаются вечно молодыми — пока не наступает для них пора уйти, и тогда старость приходит мгновенно и так же мгновенно уносит свою жертву с собой. За годы бесконечной жизни эльфы успевают стать достаточно мудрыми, чтобы принять свой уход как должно. Впрочем, любого из них можно попросту убить...

Она наконец шевельнулась, колыхнулись все складки её одеяния разом, слышен был даже легкий стук туфелек, когда ножки переступили с места на место и скрестились.

— Но я — не чистая Эльсион Лакар, — продолжала королева. — С каждым новым поколением мы стареем все быстрее. Меня это не огорчает... А вас?

Вопрос прозвучал внезапно. Адобекк вздрогнул: слишком много горечи таилось за этими словами. Боясь, что голос предаст его, он безмолвно покачал головой.

— Хотите, чтобы я стала вам ровней? — спросила она.

— Нет... — выговорил он.

— Тогда в чем же дело?

Королевский конюший наконец решился.

— Мне безразлично, молоды вы или стары, — сказал он. — Красивы или безобразны. Умны или глупы. Я люблю вас, ваше величество... Счастье — находиться рядом с вами. Поблизости. В отдалении. Но только так, чтобы видеть вас.

Она отвернулась. Тихо простучала пальцами какую-то мелодию по ручке кресла. Адобекк неожиданно подумал: «Эмери бы сразу узнал тему и написал бы несколько вариаций... У Эмери превосходно получалось делать такие вещи. Настроение эльфийской королевы — всегда музыка, и сегодня это ноктюрн...»

Неожиданно она резко развернулась в его сторону. Одеяние стремительно смялось, перекрутилось на гибком теле женщины — так вытягиваются складки застывшей вулканической лавы, обозначая путь разрушительного потока: мантия бушующей стихии.

— Я знаю, что говорят о моем сыне! — сказала она. — Консорт, его отец, был прекрасным человеком, знатным и отважным; не моя вина, что он погиб так рано... Его дитя не может быть таким, как мне рассказывают.

— Каким? — тихо спросил Адобекк.

— Вам, полагаю, лучше знать — разве вам не докладывают обо всех сплетнях, что бродят вокруг «малого двора»? И ваш хваленый искренний племянник ничем не помог — корчит из себя шута, шляется по трактирам и разводит нежности с любой согласной на это особой противоположного пола... Талиессин по-прежнему одинок, никому не доверяет, никого не слушает. И его жизнь по-прежнему в опасности.