Питерская принцесса - Елена Колина

– Как дела в институте? – равнодушно глядя мимо Наташи, скрипел Сергей Иванович.

– Хорошо, спасибо.

– Как ты питаешься?

– Нормально.

– Приходи чаще.

– Спасибо.

Берта Семеновна от всех требовала подробного отчета, и Наташа с детства привыкла к многолетнему ходу беседы – отметки, последняя прочитанная книга, здоровье, – кивок, довольный или недовольный, в зависимости от результатов, и чаи с печеньем и ее любимым мармеладом. Берта Семеновна помнила, что Наташа любит мармелад, зеленый и красный. Сергей Иванович до интереса к детям «детей» не снисходил, и Наташа мучительно стеснялась внимания, которое он проявлял теперь к ней по обязанности.

Визиты не были долгими – полчаса на Аллочкино шептание и разворачивание-заворачивание свертков и натужные двадцать минут на совместное чаепитие.

Сегодня у Наташи и так, без всего, что ожидало ее у матери, настроение было хуже и вообразить трудно. Мелкие неприятности всегда казались Наташе хуже крупных, а сегодняшний день оказался чередой неудач.

Наташа проспала зачет, решила не ходить сегодня в институт, потом передумала и все-таки собралась. Прозевала кашу. Каша выползала из кастрюльки на плиту. Пытаясь спасти плиту, Наташа обожглась и уронила кастрюльку на пол. Измазанной в каше рукой провела по волосам, побежала в душ – оказалось, что отключили воду. Кое-как вычесав из волос кашу и натянув на себя старую шапочку, Наташа выбежала из дому. Весь день она чувствовала на себе чужие взгляды, нервно смотрелась в зеркальце, приглаживала и без того идеально гладкие волосы, проверяя, нет ли в голове противного комка. Нет у нее сейчас сил на официальное чаепитие, лучше сначала заглянуть на минутку к Маше. У Юрия Сергеевича лекции, Аня на работе, а вдруг ей повезет, и Маша дома.

Как-то они с Машей у Деда в гостях совпали. Сидели рядком на диване в гостиной как чужие, обе необычной ситуации стесняясь. Дед у себя работал, Аллочка на кухне возилась. Зазвонил телефон, Маша по домашней привычке схватила трубку и, поразмыслив, тихо сказала:

– А Алла Евгеньевна здесь не живет. Недавно переехала? Нет-нет. Вы ошиблись номером, – и, покраснев, взглянула на Наташу, очень внимательно разглядывающую стену.

Ни одна Машина беспомощная пакость не укрылась от Наташиного внимательного взгляда. Но почему-то Машин детсадовский протест был сейчас ей приятен, словно она сама делегировала Машу выразить их общую обиду. Наташа даже завидовала ее способности – вот так взять и пришить хвост на платье, а потом хихикать. Наташа бы, например, пришила хвост на костюм Сергею Ивановичу за его вопросы. И вообще, она им всем раздала бы хвосты! Кому всем? Кто заслуживал хвост? Все. Да, решено, она зайдет к Маше. Только сначала быстро помоет голову, может быть, даже не в душе, а в раковине, так быстрее.

Причесывая мокрые после мытья волосы, Наташа заметила странное зеленоватое пятнышко на виске.

...Юрий Сергеевич открыл дверь.

– Проходи, Наташа! Машки нет дома. Чаю выпьем?

Раевские в своих мнениях о Наташе расходились. Вернее, никаких мнений о ней никогда не высказывалось. Наташа была такой же данностью, как и остальные данности жизни. И Юрию Сергеевичу не могло прийти в голову обсудить Наташины душевные качества, как он не принимался вдруг задумываться о цвете и мягкости старого дивана. Просто старый диван, на котором сидишь, не чувствуя, удобный ли он, и цвета его не знаешь, и просто девочка Наташа, родная, бывший кружевной кулек в розовой ленте крест-накрест. Берта Семеновна устроила Аллочку в Снегиревский роддом к своей бывшей ученице, они с Алешкой отвезли туда Аллочку, а через неделю забрали. И Наташа сразу стала быть в жизни Юрия Сергеевича, так же как в жизни своего отца, бедного, бедного Алешки.

На роль красавицы в компании была назначена Аня. Когда маленькую Наташу называли красивой, Аня вскидывалась ревниво, поэтому с окончанием раннего Наташиного детства ее красота решительно не упоминалась. Но красавица обязана себя играть, а Наташа так искренне на эту роль не претендовала, так искренне, с невинностью почти дебильной удивлялась похвалам, что никто, даже Аллочка, и не считал Наташу красивой. И только баба Сима вечно раздражающе охала: «Ох, Наташка-то наша, ох, красавица девка!» И в ожидании поддержки простодушно скользила взглядом мимо дочки, не замечая, как злость слоями соскабливала с Аниного лица всегдашнее «гостевое» оживление. И совсем ничего не понимала, когда Аня, растягивая рот по-собачьи вежливой улыбкой, шипела в углу:

– Иди домой, мама, хватит уже!

– И чего я сделала-то? – удивлялась баба Сима, пока Юрий Сергеевич, любимый зять, не нашептал ей в уголке: «Аня хочет быть самой красивой. Не нужно Наташу при ней хвалить». Но баба Сима и тут ничего не поняла, только удивилась – виданное ли дело, девчонка-то на двадцать лет моложе, а Анька к ней задирается!

Маша была убеждена, что Наташа неправдоподобно, нечеловечески хорошая. Слишком хорошая, чтобы отдельно дружить с ней за спинами родителей. Аня, нисколько о Наташе не задумываясь, считала девочку немного себе на уме. Неискренной, возможно, даже злобноватой, и с удовольствием могла бы это при случае обсудить. Но обсуждать и осуждать Юрий Сергеевич никогда бы не позволил.

Юрий Сергеевич один ее жалел. Бедная девочка, как она замкнулась в себе после смерти отца! Может быть, только он и замечал ее постоянную обиженность. Какая жалкая, вымученная появлялась на ее лице улыбка, когда он Машу по голове гладил! Юрий Сергеевич всегда старался при ней все поровну разделить. Если дочери улыбался, то и Наташе, если кто-то хвалил Машу, он торопился Наташу похвалить. Проявить к Наташе больше внимания, чем к дочери, было никак нельзя. Она не дурочка, поняла бы, что он жалеет ее и старается, а строго поровну – в самый раз.

Он жалел девочку, очень жалел. За то, что Алеша так рано умер, за то, что Аллочка не умела с ней правильно обращаться, Наташе бедной приходилось за Аллочкину суету стыдиться. Он один понимал, что девочке не позволили вырасти истинно красивой. Ведь чего стоит красота, которая не осознается. Только он знал, что тонкая умненькая девочка вынуждена была чувствовать себя дурочкой только потому, что остальные дети в компании получились очень литературные. Все сочиняли, и Маша, и Боба, и Гарик, а ей вот Бог не дал. Среди других, менее ярких, она и была бы средней среди средних, не выделялась бы так. Понимал, что одно у нее желание – сидеть тихонечко в засаде, ожидая, когда и ее заметят, оценят. Берта Семеновна говаривала: «Все не слава богу». Вот и у девочки именно что все не слава богу... Прежде Аллочка ее мелочной опекой раздражала, а теперь, став женой академика, поспешно почти бросила.

Нервная, красивая девочка, ее бы поберечь... И красота ее была какой-то беспомощной, совсем другого толка, нежели у Ани. У той победительная, как Толстой гениально писал: «Елена вошла, и старцы встали», а у Наташи – невесомая, как у олененка.

– Чай будем пить, Наташа?

Нужно было уходить, Юрия Сергеевича ждали на кафедре, но отправить девочку нельзя, необходимо посидеть с ней хотя бы минут десять.