Рассуждение о методе. С комментариями и иллюстрациями - Рене Декарт

Мысленное различие может быть либо между субстанцией и атрибутом, либо между атрибутами и субстанцией. При этом мы не можем представить это различие в реальности, так как невозможно представить ни субстанцию без данного атрибута, ни атрибут без субстанции. Такое различие не подразумевает реального разделения и проводится исключительно в мышлении.

63. На каком основании мышление и протяженность могут отчетливо познаваться как образующие природу ума и тела

Мышление и протяженность могут рассматриваться как образующие природу мыслящей и телесной субстанций, и тогда они должны восприниматься не иначе как, с одной стороны, сама мыслящая субстанция, а с другой – как субстанция протяженная, т. е. как ум и тело; на таком основании они мыслятся в высшей степени ясно и отчетливо. При этом нам даже легче помыслить протяженную или мыслящую субстанцию, чем субстанцию саму по себе, когда мы опускаем признаки мышления или протяженности. Ведь имеется некая трудность в абстрагировании понятия субстанции от понятий мышления или протяженности, кои, следовательно, отличны лишь от самого разума; при этом понятие субстанции становится отчетливее не оттого, что мы охватываем им меньшее содержание, но лишь оттого, что мы более четко отделяем выражаемое в нем содержание от всего остального.

Декарт считает, что мышление и протяженность образуют природу тела и ума, потому что мыслятся в высшей степени отчетливо как мыслящая субстанция и субстанция протяженная.

64. На каком основании они познаются и как модусы субстанции

Мышление и протяженность допустимо рассматривать и как модусы субстанции, а именно поскольку один и тот же ум может иметь множество различных мыслей; точно так же одно и то же тело, сохраняя одну и ту же свою количественную характеристику, может обладать множеством различных модусов протяженности: то оно более протяженно в длину, чем в ширину и глубину, то наоборот. В таких случаях мышление и протяженность отличны от субстанции модально и могут быть постигнуты не менее ясно и отчетливо, чем она сама: только они рассматриваются тогда не как субстанции, или некие вещи, отдельные от других, но всего лишь как модусы вещей. Тем самым, рассматривая их в связи с субстанциями, модусами коих они являются, мы отличаем их от этих субстанций и признаем их тем, что они и есть на самом деле. И наоборот, если бы мы пожелали рассмотреть их отдельно от субстанций, коим они присущи, мы тем самым признали бы их сущими вещами и смешали бы идеи модуса и субстанции.

Сказанное в предыдущем тезисе не исключает того, что мышление и протяженность можно рассматривать и как модусы или атрибуты субстанций. Ведь ум может быть понят и сам по себе, как субстанция, и как проявление множества мыслей, и тогда он должен истолковываться как модус субстанции. Также и тело, понятое само по себе как субстанция, раскрывается в разных качествах и характеристиках и тогда истолковывается как модус материальной субстанции.

65. На каком основании должны познаваться также их модусы

На том же основании мы прекрасно постигаем различные модусы мышления – такие как разумение, воображение, воспоминание, воление и т. д., а также различные модусы протяженности или присущие ей свойства – такие как все виды фигур, расположение частей и их движение, если рассматриваем их лишь как модусы вещей, коим они присущи; что же до движения, если мыслить только о перемещении и о влияющей на это перемещение силе (каковую я попытаюсь объяснить в своем месте), то здесь мы этого не исследуем.

Все разнообразные проявления мышления и протяженных тел Декарт понимает как модусы.

66. На каком основании ясно познаются ощущения, аффекты и вожделения, хотя часто мы судим о них превратно

Остается рассмотреть ощущения, аффекты и вожделения, кои, безусловно, могут тоже ясно восприниматься, если мы будем всячески избегать выносить о них суждение более широкое, чем то, на которое нам дает право точное содержание нашего восприятия и которое мы внутренне осознаем. Однако весьма затруднительно соблюдать эту точность, по крайней мере в отношении ощущений, ибо нет никого из нас, кто бы с младенчества не полагал, будто все, что он ощущает, представляет собой некие вещи, существующие вне его ума и совершенно подобные его ощущениям, т. е. тем их восприятиям, кои он получил. Таким образом, видя, к примеру, какой-либо цвет, мы считаем, что видим некую расположенную вне нас вещь, совершенно подобную той идее цвета, каковую мы в тот момент получили; в силу привычки к такому суждению мы полагаем, что видим достаточно ясно и отчетливо, чтобы считать наше ощущение достоверным и несомненным.

Сам факт ощущения, аффекта или вожделения – это данность внутри сознания, такая феноменологическая очевидность, в которой невозможно усомниться. Однако в силу детской наивности человек может приписывать своим ощущениям существование вне себя, подобно тому, как белый или синий цвет будто бы существует отдельно от нашего восприятия. Со временем эта наивная убежденность становится привычной и кажется достоверной.

67. Мы часто ошибаемся даже в отношении ощущения боли

Таким же образом обстоит дело в отношении всего прочего, вызывающего у нас ощущения, в частности в отношении щекотки и боли. И хотя мы не считаем, будто нечто подобное существует вне нас, тем не менее эти ощущения рассматриваются обычно как присутствующие не только в нашем уме или восприятии, но и в нашей руке, ноге или любой другой части нашего тела. Однако когда нам, к примеру, кажется, что болит нога, ощущение, будто боль эта есть нечто находящееся вне нашего ума, как бы в ноге, конечно, не более достоверно, чем представление, будто зримый нами свет Солнца, как бы присущий ему самому, существует вне нас, в Солнце; однако оба этих предрассудка идут из нашего детства, как это станет ясным ниже.

Хотя щекотка и боль существуют только в уме или восприятии, возникает иллюзия, что они существуют