Август - Кнут Гамсун

— Не забыл, — отвечает Эдеварт.

— Мы тогда осквернили освящённую землю, уж можешь мне поверить. И что мы нарушили покой усопшего, ты ведь тоже не станешь отрицать. В том, что я этим нанимался, ничего странного нет, кольцо-то было моё, и хотел взять его обратно. Надеюсь, Бог понимал меня.

— Мы оба разрывали могилу, — возражает Эдеварт, — но ведь именно ты всё это затеял.

— Я лучше промолчу, — сказал Август. Однако, судя по всему, его раздосадовало то обстоятельство, что у него никак не получается поставить Эдеварта на одну доску с собой. — А не сбегать ли тебе к Поулине, чтобы взять у неё Псалтырь? — спросил он.

— А зачем тебе понадобился Псалтырь?

— Нет, я не прошу, чтобы ты приволок мне весь молитвенник, я не стану тебя так утруждать. И к тому же я не собираюсь лежать здесь и распевать псалмы либо читать книгу, строчку за строчкой, до скончания века. Мне надо разыскать один псалом, поглядеть, где именно он находится. Я вижу в этом для себя перст Божий.

Эдеварт продолжал неподвижно сидеть.

— Да-да, перст Божий! Очень может быть... Да пойми же хоть что-нибудь! — вдруг досадливо вскричал он. — Это просто невозможно. Ты никогда ничего не понимал! Прости меня, Господи, но сейчас от тебя осталась всего лишь половинка от человека, а может, и того меньше! Ты разве не помнишь, какой ты был сорвиголова в молодости, как бегал за девушками! Я в жизни ничего подобного не видел! А женщины бегали за тобой! Выбирай любую! Эх, был бы я на твоём месте! — посетовал оживившийся Август. — Честно говоря, я махнул рукой на всех женщин, вместе взятых, и больше ими не интересуюсь. Другое дело ты, при твоём-то отменном здоровье. И всё же ты скорее мёртвый, чем живой! Уж не обижайся, что я так тебе говорю.

Эдеварт:

— Я схожу вниз и принесу тебе Псалтырь.

— Ладно уж, не ходи, — с горечью ответил Август.

Эдеварт сохраняет нерушимое спокойствие, вспыльчивость юных дней оставила его, теперь он может разве что побледнеть или покраснеть.

Он сидит на стуле, он сохраняет верность старому приятелю, потому что привык так поступать.

Но Август и впрямь выглядит много свежее, он снова стал раздражительный и нетерпимый, и снова ему всё не так. Картофель и молоко оказались величайшим благодеянием для старого полленца, он почувствовал себя гораздо лучше, он снова вернулся к жизни.

— Каков сегодня ветер? Шторма нет? — спросил Август.

Теперь Эдеварт мог надолго оставлять Августа, а когда возвращался, то видел, что больной с нетерпением ждёт его, чтобы снова поговорить.

Так оно и шло день за днём. Люди голодали и пели псалмы, их рвало зелёной жёлчью, потому что в желудках у них было пусто. Теперь уже нельзя было тёмным вечером украдкой выйти из дому и вернуться среди ночи с перекинутой через плечо овечьей тушей; поскольку именно этот промысел стал сущей напастью для жителей Поллена, на стене в лавке повесили объявление, в котором говорилось, что отныне около хлевов будет стоять вооружённая охрана. Дело зашло в тупик, все источники еды были перекрыты. Вы только поглядите, говорили люди, нам только и осталось, что лечь в землю.

Однако некоторые мужчины до того приохотились к грабежу, что начали роптать, да-да, они громко ударяли по столу костлявыми кулаками и бранились. Впрочем, что это была за брань! Они не осмеливались по-настоящему дать себе волю, и, может быть, поведение женщин, с их религией и псалмами, оказывалось более разумным. А жалкие проклятия — чего они стоили и что могли дать? Они звучали как насмешка в устах взрослых мужчин, они ничего не могли принести в такие голодные времена. И однако же находились мужчины, которые, исторгнув своё жалкое проклятие, гордо оглядывались по сторонам, словно спрашивая: «Вы слышали, какой я храбрец?» Настолько все они поглупели. Полленцы, славный народ, добрые души, угодили в тупик, вот с чего они и поглупели.

Было ясно, что они что-то замышляют. Эдеварт вроде бы прослышал о тайном задании, которое получил Теодор: тот должен был сыграть роль гонца и ночной порой собрать всех мужчин на дороге к Новому Двору. Можно не сомневаться, что у крестьянина Ездры ещё остались припасы в подвале и в кладовой. Спору нет, Ездра отвёз к Каролусу на кухню много еды, но неужто он ничего не оставил для себя, не отложил кое-что в сторонку, такое жульё, как он и его жена, да чтоб не припрятали?! Люди, у которых чёрт в дружках, которым помогает нечистая сила, уж они-то не сидят без еды, пусть не выдумывают. Надо, надо побывать в Новом Дворе.

Но добрый наш Теодор и тут остался верен себе. Когда ему сказали: «Завтра в четыре утра», он, вдохновлённый подвигом, который ему предстояло свершить, никак не мог дождаться этого срока; он пошёл от дома к дому и начал будить людей, когда ещё полночь не миновала и было совсем темно. В результате те, кого он разбудил, бросив взгляд на часы, ложились снова, а многие после этого проспали и явились к месту обора с опозданием.

Всего их набралось человек десять. Сдаётся, что мы идём навстречу собственной погибели, говорили они, в конце концов мы все умрём, обожравшись подземной едой. Это заставило их призадуматься, а один так даже вспомнил такое место в Писании, где сказано, что едой и питьём человек скрепляет вынесенный ему приговор. Но проклятый Кристофер, тот самый, что хотел получить на кухне у Каролуса двойную порцию, вдруг смачно выругался и спросил, не придурки ли они все, что стоят разинув рот посреди дороги. Разве они уже не съели провизию Ездры и нисколько им это не повредило? А Ане Мария сама делила еду на равные части.

Верно! Верно! И десять человек, взалкав подземной нищи, ринулись вперёд — с лопатами и с топорами, на всякий случай.

Когда они пришли к усадьбе Ездры, тот стоял перед воротами, маленький и приземистый, словно вырос из земли.

— Вот он, нечистый дух! — вскричали они, различив его силуэт на белом снегу.

— Куда путь держите? — спросил он.

— Сюда! — отвечали они и подошли к двери, ведущей в подвал. — Вы только поглядите, у него новый замок на двери, а раньше его не было.

— Не вздумайте ломать мою дверь! — предостерёг их Ездра. — За это полагается тюрьма.

Чей-то голос:

— Да мы хотим только посмотреть, что у тебя есть в подвале.

Ездра:

— Ничего нет, кроме нескольких картофелин. И ещё предупреждаю, что заявлю в полицию.

Когда полленцы высадили дверь, зажгли спички и посветили, их охватило разочарование: большой погреб был совершенно пуст, несколько картошек в углу — вот и всё, несколько жалких картошек. Теодор тотчас сунул парочку себе в карман.

— Тогда мы пойдём в кладовую, — сказали они.

— Я заявлю в полицию, на каждого заявлю! — закричал Ездра, дрожа от гнева. — А тебе, Теодор, недолго осталось развозить почту.

— Ну и заявляй! — сказал Теодор с равнодушным отчаянием.