Гардемарин в юбке - Ирина Хрусталева

– А про это ты у своей подруги спроси, для нее же все люди братья. Вроде ничего мужик, стеснительный такой, даже, можно сказать, скромный. Она его хочет на ночь оставить, он уже собрался было уходить, после того как рассказал то, зачем приезжал, а она не пустила.

– Вить, ты тогда на всякий случай где-нибудь поблизости с ним ложись, мало ли что, – беспокойно проговорила Светлана.

В это время Вероника со Степаном уже вышли из ванной, и Виктор передал трубку ей:

– На, Светка звонит, волнуется, как ты доехала.

Вероника взяла трубку и прочирикала:

– Светик, все в порядке, я дома. Я тебе сегодня рассказывала про человека, который спас меня? Вот он и приехал, дядя Степан, и привез мне очень важную новость. Мы сейчас ужинать будем. Давай, Светочка, пока, завтра я тебе обязательно позвоню и пришлю твоего благоверного в целости и сохранности, целую. – И Ника положила трубку.

Когда Степан и Виктор не спеша ели свой ужин, а Вероника отхлебывала из чашки горячий чай, Виктор задал гостю вопрос:

– А что же, дядя Степан, семьи у вас нет? Почему бомжуете?

Мужчина на мгновение замер, будто задумался, и, тяжело вздохнув, начал медленно говорить:

– Как же? Была у меня семья, давно, правда, это было, уж скоро двадцать пять лет тому будет. Женился я на женщине на двенадцать лет моложе себя. Очень красивая она была, мужики заглядывались, поэтому ревновал я ее ко всем страшно. И, если честно, не без оснований, любила она пофлиртовать. А я тогда инженером на заводе работал. Вы вот смотрите на меня, какой я замурзанный, а ведь у меня высшее образование. Это меня жизнь так покорежила, в тюрьме отсидел десять лет, в общем, с кем поведешься… Я уже и разговаривать стал, как мужик деревенский. Ну вот, любил я свою жену страшно, дочь у нас родилась, Наденька. Вроде все ничего, да только, как я уже сказал, ревность меня прямо сжигала. А жена только смеялась надо мной и продолжала злить, и в один прекрасный момент случилось непоправимое. Однажды пришел я домой, так получилось, что пораньше с работы отпустили, перед праздником это было, и вижу такую картину. Моя благоверная с соседом на кухне сидит в одном халатике коротеньком, на столе бутылка вина, закуска. Оба разрумянились, будто только из постели вылезли. Ну и ударило мне в голову, схватил я нож, который на столе лежал, и всадил его в свою жену. Хотел прямо в сердце, да, видно, бог ее уберег, лезвие в сантиметре от сердца прошло. Меня, конечно, арестовали, а жену в больницу увезли. Выжила она, слава богу, а то бы дочь сиротой осталась, да и срок мне меньше дали. Если бы умерла жена, то на всю катушку получил бы, пятнадцать лет, а так десятью отделался.

За примерное поведение меня через пять лет с зоны на вольное поселение перевели. Там я и познакомился с Анастасией, а прошли пять лет, мы с ней в Москву приехали жить. У нее сын здесь женился и уехал с женой за границу, а квартира пустовала. Вот мы с Настей в этой квартире и жили. Неплохо жили, правда, брак у нас гражданский был. Я ведь бумаги о разводе со своей прежней женой через год получил, как сел. Как в Москву приехал, хотел съездить к бывшей жене и дочери, да все не решался, не хотел старые раны трогать, да и стыдно было. Я потом, уже когда в тюрьме сидел, все не мог понять, как мог вообще совершить такое. Ведь я на жену руки никогда не поднял, не то чтобы нож… Видно, затмение нашло, как в обвинительном заключении было написано: «Преступление совершенно в состоянии аффекта».

Вот так и жил я с виною в сердце. С Настей мы прожили здесь, в Москве, без малого восемь лет, и вдруг внезапно заболела она, рак легких. За месяц сгорела, как свечка. Приехал сын и выкинул меня из квартиры, ведь прописан-то я был на сто первом километре. Ездил туда иногда, отмечался, участковый там хороший мужик, с пониманием ко мне относился. На работу меня здесь взяли по знакомству, Настя упросила своего начальника, чтобы помог. А как умерла, так я сразу и работы лишился, и крова. Вот так и попал я в бомжи, без прописки, без роду и племени. В поселке том, на сто первом километре, к тому времени уже все развалилось, перестройка, одним словом, и никому уже дела не было до меня. Ну, ничего, вроде привык уже, человек, он ко всему привыкнуть может, адаптироваться, значит. Вот и я адаптировался, – усмехнулся Степан и смахнул набежавшую слезу.

Когда он, горестно вздохнув, закончил говорить, Вероника, жалостливо глядя на него, поинтересовалась:

– А как вашу бывшую жену звали?

– Почему звали? Дай бог, она и сейчас жива, а зовут ее Елена. Красавица была в молодости, да и сейчас, думаю, мало изменилась. Замужем небось за хорошим человеком. Дай ей бог счастья, и пусть простит она меня, не соображал, что делал, а все потому, что любил ее беспредельно.

У Вероники сердце сжалось, и она тихо проговорила:

– Зря вы все-таки не поехали к жене с дочерью. Ведь вы же не знаете, может, и простила она вас уже?

– Это вряд ли, если бы простила, то весточку подала бы. Могла же она мне в тюрьму написать… Нет, не простила, и, в общем-то, правильно сделала. Я бы тоже, наверное, не простил. Ведь я тогда даже не подумал, что мог дочь сиротой оставить. Представьте, если бы она по детским домам скиталась… Ох, да что вспоминать, у меня мороз по коже, когда начинаю об этом думать.

– Ладно, дядя Степан, нужно спать ложиться, но сначала идите в ванную, как следует помойтесь. Утро вечера мудренее, завтра и подумаем, что делать.

Вероника вышла на крыльцо покурить, к ней присоединился Виктор.

– О чем задумалась, подруга? – спросил Краснов.

– Да вот думаю, что мне с этим бедолагой делать. – Вероника затянулась сигаретой.

– Ник, не ломай себе голову, завтра встанет, дашь ему денег и отправишь подобру-поздорову, пусть живет, как жил. Выкинь из головы и забудь.

– Витя, ты в своем уме? Это же живой человек, тем более спасший мне жизнь. Как я могу его опять на улицу выгнать?

– А ты о матери подумала, что с ней будет, если она его в твоем доме увидит, да еще узнает, что он бывший уголовник и ко всему прочему бомж?

– Я его и не покажу ей, и ничего не скажу. Она уедет и ничего не узнает. А ему я скажу, что мне садовник нужен.

– Ну, не знаю, дело хозяйское, но я бы на твоем месте подумал. Не забывай, человек десять лет в тюрьме отсидел, – затянулся Виктор.

– Витя, ты только пообещай, что ни одна живая душа об этом не узнает, иначе ты мне больше не друг. Я имею в виду про тюрьму.

– Вероника, ну что ты в самом деле, неужели я похож на скотину? И потом, кому я должен об этом рассказывать?

– Светке, например, она тогда меня поедом съест, сам знаешь, какая она у тебя трусиха.

– Хватит, Ника, сказал, не скажу, значит, не скажу.

Успокоенная обещанием друга, Ника поднялась с дивана и, пригладив непослушные рыжие пряди, пошла в кухню. Степан сидел на стуле с испуганным взглядом и теребил веревочку, которой были подвязаны его брюки.