Ледяной город - Джон Фарроу

Она сползла пониже, чтобы хоть немного рассеялись клубы густого дыма, зависшие под крышей фургона. Из ее нового положения через ветровое стекло были видны крыши двухэтажных домиков, большие жилые здания и даже полоски неба. Глянцевая синева небес чем-то манила, завлекала ее, как узника в темнице, искушала близостью иного мира. Джулия сосредоточила все свое внимание на небе, пытаясь по теням примерно определить угол наклона солнца и направление, в котором они двигались.

Шофер всегда тормозил резко, плавно ездить он, наверное, вообще не умел, и Джулию постоянно бросало вперед, когда машина должна была остановиться на рыхлом снегу. Малый с пистолетом, которого, как ей показалось, к ней приставили, потому что он неплохо говорил по-английски, опять приказал ей отвернуться от окна:

— Снова будешь в окно пялиться — задницу прострелю. Они затормозили. Один из ее конвоиров вышел из машины, и вместо него зашли двое других мужчин. В одном из них она узнала Макса Гиттериджа.

Он расположился с удобствами, облокотившись на спинку кресла водителя.

— Вот мы и встретились снова.

Джулия спросила:

— Можно мне теперь смотреть вперед?

— Можешь повернуться, — позволил Гиттеридж. — Я прочитал про твоего отца, как ты меня просила. Я провел свое расследование: у него был нервный срыв.

— Правильно, — ответила девушка.

— Мне бы не хотелось тебя обижать, но все-таки я тебе задам один вопрос: у него совсем крыша поехала или что? — Гиттеридж говорил по-английски.

Она попыталась сесть как он — спиной к задней дверце машины.

— Нет, с крышей у него все в порядке, он нормальный. Но для него очень важно, как с ним обращаются. Папа — человек чувствительный, с ним нужно обращаться бережно. Если его бросить в багажник такой тачки и заставить глядеть в дырку ствола, — я, конечно, совсем не думаю, что здесь кто-нибудь посмеет такое сделать, — но если что-нибудь в этом роде с ним случится, тогда да, тогда он снова может стать как блаженный.

— А что с ним происходит, когда он таким становится? — спросил ее второй, который только что сел в машину.

На нем было кашемировое пальто с расстегнутыми сверху пуговицами, под которым был виден элегантный бежевый костюм. Джулия решила, что он был одним из тех лощеных байкеров, о которых ей говорил Селвин. На пальцах у него поблескивали четыре перстня. Кожа у него была будто чешуйчатая, темные глаза смотрели пристально и цепко, черные волосы были зачесаны назад и набриолинены. На первый взгляд ему было около тридцати, может быть, чуть больше.

— Иногда он катается в метро.

— Ну и что?

— Беда в том, что он из него не выходит. Он садится и ездит по кругу, пока его кто-нибудь не выведет из поезда. Бывает, что, когда папа не в себе, он просто сидит в своем кресле, и если его попросить что-нибудь сделать, он очень возбуждается и начинает к чему-то готовиться. Потом встает, проходит через комнату и усаживается в другое кресло. А если снова начать его уговаривать, он опять заводится, как будто первого раза вовсе не было, и пересаживается в другое кресло. Если оставить его одного, он просто будет сидеть себе неподвижно в кресле. И если, например, папа не может выключить свет, его тоже заносит, точнее говоря, зацикливает. Он как будто петляет и петляет кругами в космическом пространстве.

— То есть он ведет себя вроде как лунатик, — высказал предположение Гиттеридж.

— И мы должны о таком малом позаботиться? — спросил второй мужчина.

Он не отрывал от девушки тяжелого, пытливого взгляда. Одежда его была самой шикарной, какую ей доводилось видеть на мужчине, но он казался Джулии каким-то странным — не то инопланетянином, не то сомнамбулой, не то еще кем-то не от мира сего.

От вопроса, который он затронул, могла зависеть судьба всей операции. Селвин Норрис прочно вбил это ей в голову. Ей необходимо было изобразить Карла Бантри как чокнутого банкира, который был слишком не в себе, чтобы его вновь официально допустили к ответственной работе, но при этом оставался человеком, на которого действуют доводы разума, чьи знания и талант остались незатронутыми болезнью и могли стать источником финансового успеха любой организации.

В этом вопросе ее позиция должна была быть не просто сильной, она должна была быть абсолютно категоричной.

— Мой отец не нуждается в благотворительности, — сказала она, пристально глядя этому типу прямо в глаза. Выдержав его взгляд, она своим тоном и всем своим поведением выразила убежденность в собственной правоте. — И я тоже ни в чьих подачках не нуждаюсь. Мой отец талантлив и на многое способен. В любом банке он может работать не хуже других, а если говорить о международных финансовых и валютных операциях, он один из лучших. Я это знаю потому, что в былые времена за советом к нему обращались крупнейшие в мире финансовые компании. К нему даже целые страны обращались. Он классно знает свое дело, и болезнь ему здесь не помеха. Да, он легко уязвим, и мне нужно о нем заботиться. Если вы решите на него надавить или попробуете его прижать, у вас все равно ничего не получится. Он просто в очередной раз слетит с катушек. Но эти чертовы банки его надули и не собираются брать обратно на работу, они ни за что не признают свою ошибку. А если кому-то нужен эксперт в области финансов, если кому-то надо переводить деньги или если кто-то хочет знать, как деньги работают на международном уровне, у них не будет лучшей возможности, чем нанять моего отца.

— Но ведь он псих, Хитер, — напомнил ей Гиттеридж. — Кто же, по-твоему, захочет брать его на работу?

Ей не хотелось в этой компании изображать из себя крутую девицу. Она была дочерью банкира, которая вела переговоры о самых лучших для ее отца условиях в том мире, в котором она жила.

— Когда-нибудь моему отцу дадут работу те, кому будет наплевать на то, что он жил в туннеле. Они будут в нем видеть только эксперта в области финансов, который поднимался по служебной лестнице гораздо быстрее других. Отца наймет кто-нибудь, кто уяснит себе, что жизнь оставила ему совсем небольшой выбор, а потому он будет хранить верность тому, кто даст ему этот шанс.

— И ему не важно, кто даст такой шанс? — спросил ее мужчина в роскошном бежевом костюме. Хотя сложенные на коленях ухоженные руки носили явные следы недавнего маникюра, черты его лица были грубыми, как будто топором вырубленными, на скулах было полно следов от прыщей, и от всего его облика неуловимо веяло угрозой.

— Это не имеет для него никакого значения.

Мужчины обменялись многозначительными взглядами. Их реакция на ее слова была явно благоприятной. Она не пыталась втянуть их в разговоры, которые были бы им не по вкусу, не требовала от них никаких обещаний. «Неплохое начало, чтобы завязать отношения», — подумала Джулия Мардик.

— Предположим, кто-то даст ему работу, — высказал предположение Гиттеридж. — Что будет, если у него снова крыша поедет?

— Я буду рядом и всегда смогу за папой присмотреть, решить все вопросы. Я смогу его защитить от всего, с чем он сам не сможет справиться. Кроме того, сейчас его состояние уже гораздо лучше, чем было раньше, — он почти вылечился. Что было, осталось в прошлом. А моя работа будет состоять в том, чтобы обеспечивать ему все необходимые условия. Я знаю, как приводить его в чувство, когда его зацикливает, я просто успокаивающе на него действую. Если он сойдет с рельсов, очень скоро я его верну в колею. Для меня это пара пустяков.