Ночные рассказы - Питер Хег

Для человека невыносимо видеть, что его жизнь или жизнь других находится под угрозой уничтожения. Но гораздо хуже знать, что ты сам, вероятно, уже умер, а может быть, тебя никогда и не было в живых, в то время как твои ближние ведут себя так, будто ты по-прежнему находишься среди них. Вот в таком состоянии и пребывал Кристофер, когда в марте 1929 года, вернувшись в Ваден, услышал, как за ним закрываются ворота, чтобы защитить его от пришедшей извне угрозы, которая должна была казаться ему куда более безобидной, чем та смерть, которую он носил в своей душе.

Телеграмма отца застала его в тот момент, когда он всё ещё находился в таком парализованном состоянии. В Вадене, в первые недели карантина, у него появилась возможность обдумать своё состояние, и первая его мысль была о самоубийстве. Некоторое время он обдумывал эту заманчивую возможность, но потом отверг её. Самоубийство предполагает невыносимое напряжение, от которого должна освободить смерть. Кристофер же был поражён чем-то другим. Он, как ему казалось, был поражён таким глубоким отчаянием, что оно простиралось и по ту сторону смерти. Он не был религиозен, но чувствовал уверенность в том, что если он сам сведёт счёты с жизнью, то позади себя оставит только свою никчёмную маску, внутренняя же пустота, напротив, будет преследовать его и смеяться над ним, обволакивая его ужасом и по ту сторону могилы.

Однажды он попытался объяснить то, что с ним происходит, отцу. Николай Хольмер внимательно выслушал его и кивнул. ‹Я понимаю тебя, — сказал он, — прекрасно понимаю. Со мной тоже такое случалось, перед надёжной сделкой я мог встать и уйти, я чувствовал, что ещё не пришло время брать в этой игре взятку. Самое важное, Кристофер, состоит не в том, чтобы каждый раз выигрывать. Самое важное — знать внутри себя, что ты в любой момент можешь выиграть».

После этого разговора Кристофер бродил по улицам в состоянии полной растерянности, и именно тогда он оказался на площади и увидел, как выступает месье Андрес, и представление глубоко его взволновало. Оно не сделало его счастливым, не принесло в его жизнь надежду, но оно проникло внутрь, поведав ему, что он не один, что есть на этой земле, да к тому же ещё и в этом городе, человек, которому знакома такая же боль и который может найти для неё выражение.

После представления первым желанием Кристофера было пробраться сквозь толпу, схватить маленькую руку и, может быть, поцеловать её, во всяком случае, заверить клоуна в том, что именно он, Кристофер, полностью и безоговорочно, единственный в этом городе, понял смятение ребёнка в непредсказуемом мире, которое выразил старик. Но он остался на месте, сдерживаемый тем уважением, которое окружало клоуна. За исключением бургомистра и нескольких членов городского совета никто не подходил к старику ближе того расстояния, которое отделяет край манежа от первого ряда зрителей, поскольку все они чувствовали, что не надо пытаться продлить то тепло, которое возникало между ними и лилипутом во время представления, что это была материализация высшей истины, для которой лилипут был своего рода медиумом. Когда представление заканчивалось, они смотрели, как он уходит, и не решались идти за ним, и, если потом они встречали на улице маленького, аккуратно одетого человечка, все расступались перед ним, а женщины невольно делали реверанс — с тем уважением, которое люди интуитивно выказывают первосвященнику. И всё же Кристофер прекрасно понимал, что он мог бы пересечь этот круг, ему всю жизнь разрешалось делать то, что никому другому не было дозволено. И если он всё-таки повернулся спиной к площади и пошёл домой, то лишь потому что понял — ему нечего предложить. Как может он подойти к обладавшему таким внутренним богатством человеку, когда сам он в действительности не существует?

С лужайки во внутреннем дворе усадьбы он поднялся на верхний этаж высокого амбара, открыл окошко, выходящее во двор, уселся на один из набитых тюков и стал смотреть на город. В последние недели он привык тут сидеть, потому что в этом месте он мог остаться наедине со своей пустотой, к тому же он часто играл здесь в детстве. Теперь открывающийся перед ним вид и царившая на чердаке атмосфера, казалось, порождали тихий шёпот из прошлого, уверявший Кристофера в том, что всё-таки в его жизни были минуты, наполненные смыслом.

В прошлом столетии этот чердак был складом, теперь же, с появлением современных подъёмников и развитием торговли скоропортящимися товарами, его уже невозможно было использовать. Нервные волокна торгового дома, который чутко реагировал на малейшие колебания на биржах Великобритании и Соединённых Штатов, протянувшись так далеко, потеряли контакт с тем, что находилось в непосредственной близости. Торговый дом просто-напросто позабыл об этом чердаке. Кристофер обнаружил это ещё в детстве, и, интуитивно почувствовав, что, в отличие от всех других тайн, которые наполнялись значимостью и начинали искриться, стоило только поделиться ими с другими, эта тайна исчезнет, если о ней кому-нибудь рассказать, и действуя с той безграничной осмотрительностью, какую взрослые обычно никак не могут заподозрить в детях, он сохранил это место исключительно для себя. В детстве он держал окошко закрытым, боясь, что его заметят, но теперь, когда он открывал его ежедневно, он понял, что никто в Вадене, даже его собственный отец, никогда не смотрит вверх, что их мысли горизонтальны и, если говорить о его отце, протягиваются за семь морей, но никогда не обращаются к какой-нибудь точке выше собственной головы.

На чердаке всё ещё хранились аккуратно упакованные остатки забытого прошлого, тех времён, когда Ваден снискал себе славу важного порта. Мешки с сильно пахнущей пряностью с Суматры, названия которой никто не знал — ни по-английски, ни по-датски и которая, как оказалось, вызывает галлюцинации, почему и не удалось её продать, — не зная, что с этими мешками делать, их просто убрали подальше. Изящно отделанные деревянные коробки с буссолями того времени, когда компасная роза была пышно разукрашена, но не содержала градуировки точнее четырёх сторон света. Металлический сундук с грудами морских карт разных континентов, на берегах которых были обозначены лишь отдельные гавани, а во внутренней части нарисованы сказочные крылатые животные. Теперь из этого укрытия Кристофер смотрел, как садится солнце и собираются грозовые тучи.

Гроза началась где-то над Ютландией и доносилась пока лишь слабым пульсирующим свечением, которое, казалось, не имеет никакого отношения к вечернему небу. Потом закат растерял все свои краски, сгустились сумерки, и на Ваден стала медленно наползать иссиня-чёрная мгла, словно тень ещё невидимого, невероятно большого тела, приближавшегося к городу из Вселенной. Сначала казалось, что тень эта находится где-то очень далеко, потом она стала быстро приближаться и вдруг одним махом достигла города. Ещё минуту назад дома и плещущее перед ними море находились в последней узкой полоске дневного света, и вот уже весь Ваден окутала тьма, словно на город набросили чёрное покрывало. Прошло немного времени, и это покрывало разорвала на части первая молния. Высеченная из черноты, на мгновение возникла длинная вертикальная змея белого света — и тут же исчезла, забрав с собой всё электрическое освещение и погрузив город в кромешную тьму, словно весь остальной мир мстил Вадену за его своевольность.