Большое собрание сочинений в одной книге - Виктор Голявкин

– Он убил Гитлера? – спросил Рафис.

– Гитлер сидит во дворце, – сказал я, – как там его убьешь?

– Значит, не самого главного, – сказал Расим.

– Как же не самого, – говорю, – когда самого, только не Гитлера, вот и все…

– А дальше что было? – спросил Расим.

– Потом папа берет автомат и ка-ак пошел чесать – тра-та-та! – вкруговую…

– И в него не попали? – спросил Расим.

– Как бы не так! – говорю.

– Как же так, – сказал Расим, – раз он не нагибался! На фронте все нагибаются. Я в кино видел.

– Слушай дальше, – сказал я. – Сначала он не нагибался. Он так специально делал. Чтоб всех фашистов запутать, они и запутались. Все нагибаются, а он нет. Тут можно любого запутать…

Братья Измайловы раскрыли рты, а я был очень доволен, как будто я, а не папа палю в фашистов прямо на этой лестнице. Мне стало жарко.

– …так вот он не нагибался сначала, а после стал нагибаться, он видит, в него кто-то целится, прямо из пулемета – он сразу – раз! – и нагнулся. И пули мимо. Потом видит: в него из винтовки целятся, он снова – раз! – и нагнулся. Он-то знает, когда нагибаться! А когда не нагибаться. Потом он давай вовсю из автомата – как из поливальной машины – жжжжых! А немцы-то, немцы один за другим так и валятся, так и валятся, целые горы… потом в папу гранату кинули – он ка-ак отпрыгнет в сторону… – Я хотел показать, как отпрыгнул мой папа в сторону, но забыл, что стою на ступеньке, и полетел вниз по лестнице…

А дядя Али поднимался.

– Что ты, Петя, – сказал он, – куда летишь?

Он схватил меня за рубашку. Поставил на ноги и сказал:

– Поздравь, Петя, еду и я на войну, на подмогу Володе…

Я растерялся и говорю:

– До свидания, дядя Али…

Когда дядя Али уезжал, он сказал маме: «Встречу Володю, привет передам. Еще что передать?» Мама стала столько передавать, дядя Али сказал: «Хватит, зачем столько передавать?» А мама сказала: «Нет, передай, пожалуйста, все передай». Тогда дядя Али сказал: «А как же, обязательно передам».

Я просил передать папе, что, когда вырасту, тоже приеду на фронт, на подмогу, а дядя Али сказал: «Ну, дорогой, тогда война кончится». Я говорю: «А может, не кончится?» Он говорит: «Дорогой, зачем я тогда еду?» – «Ну и что же, – говорю, – что вы туда едете, вы же один ничего не значите». – «Как ничего не значу? Один не значу, а вместе с Володей значу».

Мы проводили дядю Али. Все на фронт уезжают, один за другим. Только я остаюсь, да старик Ливерпуль, да еще мама, Боба, Фатьма Ханум…

Все на фронт уезжают. Старик Ливерпуль говорит:

– Я теперь не пью. Не могу пить, и все. Я пью, когда у меня прекрасное настроение. А сейчас у меня может быть прекрасное настроение? Как бы не так! Нету у меня такого настроения!

– Хорошо, – говорю, – что вы не пьете. Моя мама очень довольна.

– А-а-а… – говорит Ливерпуль, – при чем тут твоя мама… что ты тут понимаешь…

Старик Ливерпуль идет на крышу. Он там сегодня дежурит. Теперь дежурят на крышах. На крыше ящики с песком, и бочки с водой, и лопаты, и большущие клещи – хватать этими клещами зажигательные бомбы и топить в бочке с водой. Правда, бомбы пока не падали, но упадут же когда-нибудь! Для чего же тогда клещи? Вчера Лия Петровна сказала: «Я не могу дежурить, у меня появляется слабость…»

Ливерпуль говорит: «Давайте я буду за вас дежурить». Позавчера тетя Майя сказала: «У меня голова кружится…» Ливерпуль говорит: «Давайте я буду за вас дежурить».

Я бы тоже за всех дежурил. Но мне не разрешают. Детям нельзя на крышу. Мы с Бобой должны сидеть дома, а если тревога – скорей одеваться, бежать в подвал, то есть в бомбоубежище. Кто захочет сидеть в подвале, когда есть в нашем доме крыша?

Мама моя у Фатьмы Ханум. Они сейчас беседуют. А я бегу на крышу. На крыше старик Ливерпуль. Он будет гнать меня, я знаю, но я не очень-то слушаюсь.

Вон он стоит, освещенный луной. Звезд на небе полно. И прожекторов полно. Небо словно живое – колышется. Где-то гудит самолет. Бьют зенитки. Старик Ливерпуль смотрит вверх на небо. Он надевает очки. Опять смотрит на небо. Блестит при луне его лысина. Бородка крючком еще больше загнулась. Я крадусь сзади к нему. Но он слышит мои шаги. Обернувшись, старик Ливерпуль говорит:

– Ну-ка, Петя, домой!

– Вам можно, – говорю, – а мне нельзя?

– Я суровый человек, – говорит Ливерпуль.

– Поймайте меня, – говорю, – если можете.

– И не подумаю, – говорит он.

– Как хотите, – говорю.

– Отца нет, – говорит Ливерпуль, – распустился… – Вы, – говорю, – напрасно меня гоните, мне здесь больше нравится, чем в душном бомбоубежище. Что там сидеть, не пойму! Немцы, что ли, на нас наступают?

– А ты думал, нет? – говорит Ливерпуль. – Наступают.

– Что-то не видно. Где же они наступают?

– Не дай бог, чтобы ты их увидел.

– Кто их пустит сюда? Никто не пустит. Вот и дядя Али поехал. Они с папой дадут им жизни!

– Дай бог, чтобы Володя вернулся, дай бог, тяжело сейчас, тяжело…

– Почему он не вернется?

– Нет, он вернется, он, безусловно, вернется…

– А кошкам зимой не холодно? – спрашиваю я.

– Нет, сынок, не холодно, – говорит Ливерпуль.

– А почему?

– Потому что их шкура греет.

– А у людей, – говорю, – шкуры нет, только кожа…

– Вот еще, – говорит Ливерпуль, – зачем людям шкура?

– Как зачем, – говорю, – очень странный вопрос! Если б я имел кошкину шкуру – не шутки ведь!

– Отстань от меня! – говорит Ливерпуль. – Ты что пристал ко мне с этой шкурой? Какое мне дело до кошек!

Я говорю:

– Это верно, зачем людям шкура…

– Отвяжись от меня! Убирайся домой!

Я подождал, пока он успокоится. Он успокоился и говорит:

– Ты ведь знаешь, сынок, у меня болит сердце… иди-ка ты спать, смотри, как зеваешь!

Мне совсем не хотелось спать. Мало ли что я зеваю!

– Зачем люди воюют? – говорю я.

– Война – несчастье всем людям. Начать войну… Разве есть в этом здравый смысл? Нет, сынок, в этом нет здравого смысла… А между тем люди – самые развитые существа на Земле…

– И я самый развитый?

– И ты, только ты еще мал.

– И дядя Гоша самый развитый?

– Наверно, и он, а как же.

Я хотел еще что-то спросить, как вдруг слышу голос Бобы. Мой брат Боба открыл люк на крышу, но влезть на крышу не может.