Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть вторая - Ципора Кохави-Рейни

Иоанна» образ германской коммунистки, доброй приятельницы профессора Гершома Шалома, не отставал от нее. Под впечатлением этой истории она сочинила диалоги между мужем и женой, коммунистами Эрвином и Гердой.

Герда предполагает, что судьба мужа будет трагической, если он попадет в ловушку, расставленную ему русскими.

Но были явно недовольные книгой. Реха Приер, руководительница движения «Молодежной репатриации», чувствовала себя униженной тем, что Наоми исказила ее образ. Боже правый! Генриетта Сольд создала из себя политического деятеля, и оттеснила Реху в угол, прилюдно постаралась стереть ее со страниц Истории, как вдохновительницу движения спасения еврейской молодежи Германии и организатора «Молодежной репатриации». И вот, любимая ее писательница Наоми Френкель добавляет огня в костер. Как она осмелилась назвать деятельную женщину – мечтательницей?! Наоми ей объясняет, что в третьем томе Реха будет изображена с подобающим ей уважением. Реха Приер, мечтательница, особенный человек, умеющая превратить сказку в реальность. В глазах Наоми она – пророчица. Она предвидела приход нацистов к власти и послала еврейскую молодежь в страну Израиля, в то время как многие вообще не видели приближающегося уничтожения. Реха не из мира реальности! Потрясающая женщина, задолго до Катастрофы ощутила ее приближение, и решительно действовала без всякого колебания во имя спасения еврейской молодежи от смерти. Она все время носит только белые, облегающие ее фигуру платья. Она действительно образ мечты, а не реальности. Потому Наоми и назвала ее мечтательницей, и объяснила ей глубокий смысл этого слова. Но «мать молодежной репатриации» не приняла эти объяснения, в глубине душе убежденная, что ее снова обошли. Они случайно встретились на центральной автобусной станции в Иерусалиме. «Наоми», – сказала она, – «ты раньше была иной».

Доктор Нехама Лейбович не находит в романе влияние киббуцной идеологии. Она хвалит верность изображения процесса овладения нацистами германской улицей и, главное, пролетариатом. Она обращает внимание на антимарксистскую направленность романа и впечатлена ощутимой в книге тягой к иудаизму.

Наоми прислушивается к похвалам своей учительницы ТАНАХа. В свое время именно Лейбович спросила ее, является ли строка «Слушай, Израиль, Господь Бог, Господь един» религиозным выражением. В книге ей отвечает дядя Альфред:

– Синагогальный стих, ты говоришь, детка, – останавливается дядя. – Религиозный стих? Нет, детка. – И снова начинает ходить по кабинету.

– Слова эти намного сильнее напевов и любого предложения, произносимого в синагоге. Смысл их выходит за рамки любого определения. Все выстраданные желания, муки и надежды истязаемого в течение тысячелетий народа вложены в этот стих. Это был, детка, первый крик души колен, собранных в один народ. Это был последний крик мучеников, жертвующих жизнью во имя Бога. – Этот стих, – говорит он, стоя между портьерами, – клятва. Клятва, от которой человек никогда не отречется. Религиозный он или нерелигиозный. Стих, который гарантирует существование народа, у которого нет своей страны и нет…

– Детка, – снова слышен голос дяди, который еще не высказал свое мнение по поводу короткого диалога между братом и его дочкой. – Если бы у твоего доктора Герцля было бы истинное чувство истории, он вписал бы между звездами этот стих. Да, детка, если есть еще настоящая сила у этого народа превратить вопль отчаяния в девиз жизни. Если действительно длится историческая непрерывность от дарования Торы на горе Синай до государства доктора Герцля, которое будет примером всем народам, – это будет великое дело!

Еще до выхода полной версии второго тома, Наоми присуждена премия Довом Саданом, главой еврейского Агентства.

Министр Розен смотрит на нее с отеческой любовью. Именно он стал прообразом адвоката Александра Розенбаума, человек, способного предвидеть развитие событий.

Изучение документов и литературы, разговоры с учеными, немцами и евреями, пережившими Вторую мировую войну, – все это помогло Наоми создать отличную литературу. Несмотря на всю ее скромность, Израиля беспокоит, что у жены начнется головокружение от успехов. «Наоми», – вновь и вновь он предупреждает жену, – «помни, твои книги должны пройти испытание временем, только если их будут читать спустя пятьдесят лет, ты сможешь сказать себе, что ты большая писательница. И если «Саул и Иоанна» – весомое и ценное литературное произведение, читать его будут и в двадцать первом веке».

Буря успеха, и почет словно бы не касаются ее.

Скромное поведение писательницы только усиливают ней внимание, к которому она непривычна. Телеграммы и письма почитателей нагромождаются в кибуце Бейт Альфа. Молва присваивает ей титул «королевы литературы». Пинхас Розен не устает о ней говорить. Израиль предупреждает ее: «Ты очень талантлива, но даже в этом отличном томе ты не дошла до пика своих возможностей. Ты способна на большее».

Германская еврейская община проявляет к ней особое внимание.

«Это дочь Артура Френкеля», – Розен представляет Наоми известному врачу Герману Цондеку. Доктор порывисто обнял дочь своего ближайшего друга, и осторожно расспрашивал ее о судьбе членов семьи Френкель. Когда он узнал, что все дети его друга вовремя сбежали из Германии, облегченно вздохнул и рассказал, какое удивление вызвало его собственное бегство среди берлинского еврейства. Когда он уехал в Палестину, многие недоумевали, почему знаменитый на всю Европу врач испугался нацистов.

Доктор Цондек интересуется ее жизнью в стране. Она же использует встречу для того, чтобы поговорить о здоровье мужа. Профессор соглашается осмотреть Израиля в удобное время.

Доктора хотел бы встретиться и со старшей дочерью Френкеля, с красавицей Лотшин. Но та не согласилась, боясь, что эта встреча вызовет у нее истерику.

Смешанное чувство вины и греха сопровождает Наоми при каждой встрече с земляками.

Она пережила глубокий внутренний переворот в процессе написания «Саула и Иоанны». Она вновь тяжело переживает проблему своей идентичности. Как еврейке, ей следует жить по законам Торы. Это тяжело, потому что людям нелегко выполнять заповеди. По дороге на старое еврейское кладбище в Вормсе она внезапно ощутила этот невероятный грех. Остановилась и прислушивалась к ударам колоколов церкви, стоящей впритык еврейскому кладбищу с ощущение греха и вины в сердце. Израиль рассказывал ей, что в детстве, в Варшаве, отец тянул его за руку, стараясь ускорить шаги, когда они миновали гудящие колокола католической церкви. Отец чувствовал, что малышу нравятся медные звуки колоколов и торопил его. «Ты еврейский мальчик», – говорил он.

Наоми же воспитывалась на общей культуре: «Я не могу одновременно находиться в двух мирах», – говорит она себе, отстраняясь от эстетики христианства.

Проходят долгие месяцы со дня их возвращения в кибуц. Она говорит на общем собрании о своих личных проблемах.

Товарищи, мое пребывание в кибуце Бейт Альфа достаточно короткое, чтобы говорить о моих проблемах свободно, без внутреннего сопротивления. Я не собиралась их приводить сейчас, потому что знаю, – это не главное в нашей беседе. Два