Дочь палача и Совет двенадцати - Оливер Петч

– Черт, я с удовольствием расспросил бы об этом его самого! – выругался Дайблер. – Но мерзавец как сквозь землю провалился. Он, видно, понимает, что после этого случая ему не стоит появляться на Совете. И в таверне в Хайдхаузене, где он остановился, его тоже не видели. Там живет его дальний родич, но он упрямится и ничего не говорит…

– В любом случае нельзя спускать глаз с этой таверны, – сказал Куизль и снова затянулся.

Дайблер фыркнул, как старый дракон.

– И как ты себе это представляешь? Нам с тобой и Георгу вечером нужно быть на собрании. К счастью, вчера мне удалось прекратить драку, пока кого-нибудь не прибили. Я должен трактирщику восемь крейцеров за сломанные стулья! – Он закатил глаза. – Это, конечно, на руку Видману. Тщеславный хлыщ только и думает, как бы выставить тебя из Совета и опозорить меня… Тут уж для него любой повод сгодится. – Он перевел взгляд на Симона. – Остается только лекарь, но он же разыскивает собачонку.

Фронвизер почувствовал, что краснеет.

– Хм, я, кажется, уже не раз повторял, что…

– Кажется, я знаю, кто нам поможет, – перебил его Георг. – Эти уличные мальчишки, с которыми сдружился Пауль, вроде как смышленые. Если подкинуть им монетку-другую, уверен, они согласятся последить за Гансом… – Он огляделся. – А где, кстати, Петер с Паулем?

– Этот дом чертовски велик, – проворчал Дайблер. – Большой и старый. Видно, ребята нашли где-нибудь новое укрытие. Проход к городской стене они уже отыскали.

Куизль почесал нос.

– Сомневаюсь, что Ганс вернется в эту свою таверну… Ну, пусть ребята попытают счастья. Лишним не будет… – Он задумчиво затянулся. – Что-то не так с этим кладбищем. Думаю, надо мне самому туда сходить.

– Но только после собрания. Может, твоя старшая дочь к этому времени что-нибудь выяснит на этой мануфактуре.

Якоб вытряхнул из трубки пепел на устланный тростником пол.

– Поздно уже, надо идти, – произнес Дайблер. – Остальным наверняка хочется узнать, что стряслось. А Видман…

– Да-да, я знаю, что он точит на меня зуб, – проворчал Куизль и повернулся к Барбаре: – И пока мы не ушли, скажи, пожалуйста, что хоть с Конрадом Неером ты пока не разругалась.

Барбара слабо улыбнулась.

– Ну, скажем так, он не такой скверный, как остальные. Я с ним разок уже прогулялась…

– И он еще жив! – рассмеялся Георг. – Так что можно надеяться на лучшее.

Они втроем уже направились к выходу, и в этот момент в дверь постучали. Дайблер открыл.

Сквозь табачный дым Симон увидел гостя и вздрогнул. Это был тот самый посыльный курфюрста, который приходил к нему позавчера! Неужели курфюрстина хотела услышать от него отчет о поисках? Вид у посыльного был еще более брезгливый, чем в прошлый раз. Он заморгал из-за густого дыма и недоверчиво огляделся, словно бы ждал, что на него сейчас бросится какой-нибудь грабитель.

– Здесь живет доктор Фронвизер? – спросил посыльный, при этом правая бровь у него дергалась от беспокойства.

Симон протиснулся вперед и разгладил мятый жилет, запачканный соусом.

– Э… да, это я.

– Я только что был в Ау. Мне сказали искать вас в… – посыльный закашлялся и помахал ладонью перед лицом, – …доме палача. От имени его курфюршеского высочества довожу до вашего сведения, что к шести часам вам следует явиться в оперу на Сальваторплац. Вместе с сыном.

Фронвизер онемел.

– Куда, простите?

– Оперный театр, – вздохнул посыльный. – Очевидно, юный кронпринц хочет видеть вашего сына.

– Юный кронпринц?

У Симона сердце подпрыгнуло в груди. Он вспомнил, о чем говорил ему Петер после аудиенции.

Я играл с кронпринцем. Его зовут Макс, и он хочет увидеться снова…

Что ж, судя по всему, Петер не солгал.

Посыльный сморщил нос и брезгливо оглядел грязные брюки и мятый, поношенный жилет Симона.

– Боюсь, придется вас приодеть перед представлением. Крестьянам и простым горожанам вход в оперу запрещен. Курить там, кстати, тоже воспрещается, – добавил он снисходительно. – Лучше бы вам сначала заглянуть в резиденцию. Через вход для прислуги, прошу заметить. Подыщем для вас что-нибудь подходящее. Хм… – Он снова оглядел лекаря. – Надеюсь, найдется что-нибудь вашего размера.

* * *

Через два часа в Мюнхен вернулась зима.

Казалось, холода пытались в последний раз заявить о себе, прежде чем в лесах и на лугах весна наконец-то заявит о своих правах. С неба, словно лебяжий пух, сыпались снежные хлопья, с севера задувал ледяной ветер, и на кустах замерзали первые робкие почки. Снова стали расти сосульки, острыми мечами свисавшие с городских колоколен.

По дорогам к воротам Мюнхена пробивались сквозь непогоду одинокие повозки и кареты. Лишь один человек шел в противоположном направлении. На нем был теплый плащ, голова замотана в платок, чтобы защититься от ветра. Он горбился и насвистывал простенькую мелодию, детскую песенку.

Резво всадник скачет. Упадет – заплачет. Упадет в канаву, вранам на расправу.

Охотник любил холод и вьюгу. Когда льдинки хлестали по лицу, в груди хоть на какое-то время угасал внутренний жар и он мог спокойно поразмыслить. А поразмыслить было необходимо. Они преследовали его по пятам! Сколько времени им потребуется, чтобы составить воедино все части мозаики? Скоро ли он сам превратится в добычу?

Охотник стиснул зубы. Из груди вырвался тихий стон, но ветер тут же унес его прочь. Да, он ошибался. Принимал поспешные решения, проявил излишнее рвение. С другой стороны, что ему оставалось делать, если долг призывал его? Времена изменились, их становилось все больше. Они были повсюду! Столько еще предстояло сделать… Почему никто не видел, что все они на краю бездны? Неужели все ослепли?

Ветер взвыл, словно дикий зверь, и сорвал платок с головы охотника. Он подхватил его, снова повязал вокруг головы и двинулся дальше. Чуть в стороне, заметный издалека, стоял одинокий холм. С дороги к нему вела узкая тропа. Сквозь снежную завесу были видны несколько столбов, к одному из них приковано большое колесо. Вороны кружили над останками трупа, привязанного к колесу несколько месяцев назад. Иссохшие конечности были продеты сквозь спицы, словно здесь поработал сам дьявол. Череп лежал на земле.

Рядом стояла виселица. Там тоже болтался труп, но сохранился он куда лучше, чем колесованный. Это был Вайсгербер, несколько раз пойманный на воровстве. Михаэль Дайблер лично повесил его недели три тому назад. Бедняга так и будет висеть там, пока кости не рассыплются сами собой, – в назидание всем другим ворам.

Благодаря холоду труп оставался в хорошем состоянии. Вороны только выклевали ему глаза и ободрали мягкие части лица. Кожу и одежду покрывал белый иней, рот был раскрыт в беззвучном крике. Подобно большому маятнику, окоченевшее тело покачивалось на ветру.