Прорыв начать на рассвете - Сергей Михеенков

– Если цыганка не солгала… – вслух подумал Радовский и вскинул автомат.

На этот раз немцы подошли ближе. Уже долетали оттуда гранаты. И тут справа, где всё это время находился командарм и его личная охрана, поднялось до полуроты автоматчиков и бросились в контратаку. Они шли косяком. Те, которые поднялись первыми, уже схватились в рукопашную внизу, и в соснах поднялся рык и стон, а другие бежали, стреляя в мелькающие межу деревьями каски и распахнутые шинели. Радовский в какое-то мгновение увидел оскаленное лицо лейтенанта, двоих немцев, поднявшихся ему навстречу…

Снова отбились.

И тут, опять оттуда, справа, пронеслось над цепью поредевших стрелков:

– Генерал!..

– Генерал застрелился!

– Командарм наш…

– Братцы, мы одни!..

И, будто эхом, в глубину обороны унеслась нестройная череда глухих пистолетных выстрелов. Такой звукбывает при выстреле в упор, когда ствол пистолета подведён к телу без зазора, вплотную. Радовский вскочил на колени, оглянулся.

– Офицеры стреляются, – догадался Лесник. – Интеллигенция, твою-раствою…

Августовский лес… Августовский лес…

И тут, вырываясь к вершинам сосен, чей-то голос оповестил всех живых, оставшихся на этой высотке, коротким, отчаянным рыданием:

– Пропали мы теперь, братцы!

Радовский указал рукой на Кузнеца:

– Сходи, проверь.

Тот вскоре вернулся, сказал:

– Всё, Старшина. Тут делать больше нечего. Комиссары петлицы срезают. В плен собираются.

– А ну-ка, быстро за девчонкой! – И, привстав за деревом, махнул автоматом Воронцову: – Курсант! Готовь людей к прорыву.

– Не прорвёмся, – зарыдал кто-то из бойцов соседнего взвода, которым всё ещё командовал лейтенант.

– Кто не желает идти, пусть остаётся. Кто на прорыв, ко мне! Офицеры – в голову колонны!

Первым поднялся и перебежал к сосне Радовского Турчин. За ним Дорофеев. Подбежал и старшина Нелюбин.

– Я тожеть на курсах младших лейтенантов был, – сказал он, ни к кому не обращаясь.

Он встал за сосной, рядом с Воронцовым и Смирновым. Пули уже летали в разных направлениях, и сосны становились ненадёжной защитой.

Справа и слева тем временем поднялась автоматная стрельба. Пулемёт тоже перенёс огонь куда-то то ли правее, то ли левее.

Бойцы торопливо строились за ударной офицерской группой.

– Иванок, в середину!

– Влас и ты, Кудряшов, вы понесёте носилки.

– Всем зарядить оружие! Патроны поделить! Гранаты передать вперёд!

Двадцать семь лет назад в Августовском лесу остался почти весь 20-й корпус. Но свою группу Радовский вывел.

Они поднялись сразу все. Все и молча бросились вперёд.

А в это время с юго-западной опушки в сосняк входила цепь автоматчиков. Следом за ними двигалась другая. За другой – третья. Третья была одета в красноармейские шинели. Но офицеры, шедшие немного впереди своих взводов, команды подавали по-немецки.

Внизу, на опушке, группа Радовского и остатки отряда Воронцова схватились в рукопашную с немецкими миномётчиками. Те торопливо устанавливали лёгкие миномёты, когда на них хлынула рычащая лавина идущих на прорыв. В несколько минут они искромсали ножами и прикладами расчёты и, оставив несколько своих трупов, углубились в ольховые заросли в пойме.

Радовский, Воронцов и Турчин бежали впереди.

– Надо искать брод!

Собжа – речка небольшая. Летом её свободно перепрыгивают местные ребятишки. Разогнался хорошенько по песчаному берегу – и… А теперь она вольно гуляла по пойме мутным половодьем, гнула кусты, наполняла приточные овражки.

Несколько раз они пытались переправиться на восточный берег, но первые охотники проваливались в глубину, кое-как выбирались на берег, и отряд бежал берегом дальше. Наконец нашли поваленную ольху, обломали сучья и завели её макушкой на другой берег. Так и переправились. Раненую Кудряшов нёс на руках. Многие отвернулись, чтобы не смотреть, как он крадётся по скользкому бревну над быстриной. Казалось, вот-вот он оступится, вот-вот разожмёт руки, не выдержав напряжения… Но перешёл благополучно и он, всё так же бережно прижимая к груди свою ношу.

Воронцов окинул взглядом своё поредевшее воинство. Не было дяди Фрола, Дорофеева и ещё двоих, приставших к ним прошлой ночью. Теперь их всех, вместе с людьми Радовского, едва насчитывалось отделение.

– Ну, что, ребята, кажись, прорвались? – вздохнул Воронцов.

Ответом ему было молчание и плач Иванка. Иванок утирал рукавом ватника мокрые щёки. Старшина Нелюбин прижал его к себе, поправил шапку и ремень винтовки:

– Ничего, ничего, малой. Скоро придём.

– Натерпелся парень…

– Теперь уж прорвались.

– Подожди, милой, жаниться… – усмехнулся Смирнов.

– Прорвались… А на душе мерзко. – И Радовский оглянулся на сосняк на той стороне реки.

– Как называется эта речка? – спросил кто-то из шедших позади.

– Собжа, – ответил Радовский.

– Надо запомнить это место…

– Идите вперёд. Я вас догоню, – по-прежнему глядя на тёмно-зелёную стену сосняка, сверху затянутую пеленой серого тумана, махнул автоматом Радовский.

Воронцов пропустил вперёд носилки, оглянулся: Радовский стоял в ольхах на коленях, без шапки, и молился в сторону сосняка…

– У вас карта есть? – спросил Воронцов Радовского, когда тот догнал их.

Они порядочно углубились в лес и уже посматривали по сторонам, где бы приткнуться на отдых.

Радовский вытащил из-за пазухи карту.

– Мы находимся вот здесь, – сориентировал он Воронцова.

– Выходит, в трёх-четырёх километрах от нас – Павловка.

– Да, там плацдарм. Вы это имеете в виду? Но туда пройти вряд ли удастся.

– Пройти, может, и не пройдёшь, а вот по реке проплыть, видимо, можно. А главное – совсем близко.

Судя по карте, действительно, до Павловского плацдарма им оставалось всего ничего.

– К реке надо ещё выйти.

– До Угры километра два. Если бы найти лодку…

– …да чистое бельё, да сухие портянки, да сухарей мешок…

Воронцов остановился, мотнул головой:

– А вы смешной человек.

– Нет. Не смешной. Шучу редко. А чужим шуткам смеюсь ещё реже.

– Почему? Шутки плоские?

– Нет. Бывают и неплоские. Просто не смешно.

Дальше с группой Курсанта пути ему нет. Это Радовский понимал отлично. И он решил: когда выйдут к Угре, переправит их на тот берег, а сам со своими людьми уйдёт назад. Там, за рекой, другой стан другого войска. И там он – враг. И не просто враг. Таких, как он, вешают за ноги. Он вспомнил забытые стихи. Они были оттуда, из забытого прошлого, которое вспоминалось теперь, как чужое. Он закрыл глаза и, наощупь в темноте, медленно, будто патроны из кармана окоченевшими пальцами, вынимая слова, прошептал: