Воевода - Александр Прозоров

– Да помним, помним, княже, – сказал ушкуйник. – Не боись, не обидим.

Штурм начался на рассвете. Сразу в трех местах к текущей вдоль белокаменных стен реке Неглинной ринулись сотни новгородских воинов. Бежали парами: один с большим щитом, прикрывая себя и напарника от стрел, другой с мешком, полным земли. Добежав до берега, ватажники сбрасывали мешок в воду и тут же драпали обратно, забросив щит за спину.

Московские ратники, не жалея казенных стрел, споро работали луками, но без особого успеха. Выцелить мелькающую под щитом ногу или подловить момент, когда враг, открывшись, сбрасывает мешок, было не просто. Лишь изредка кто-то из новгородцев, вскрикнув, падал в воду с пробитым животом или же с руганью убегал, унося стрелу в плече или ноге. Куда опаснее были пушечные залпы. Длинные кованые стволы стреляли по очереди раз в полчаса – но каждый раз каменная картечь прокладывала в толпах осаждающих широкие просеки. Удары окатанной речной гальки и гранитного щебня сбивали людей вместе со щитами, проламывали доски насквозь, ломали ребра, ноги и руки…

К счастью, этим все обычно и заканчивалось. Дураков среди воинов не было, головы из-за щитов не высовывали. Галька же, пробив деревяшку, была уже слишком слаба, чтобы расколоть закрытую шлемом черепушку или войти в тело, оторвать встретившуюся на пути конечность. К вечеру знахари и лекари, травники и священники собрали для отправки в Новгород обоз увечных числом под сотню человек – убитых же при том насчитали всего троих.

Однако цели своей ватажники добились. Русло реки наполнилось мешками настолько, что течение ее с этой стороны остановилось, отвернув в прорытый вдоль Китай-города ров. Теперь, наверное, – протоку, быстро подмывающую никак не укрепленные берега. Выделив несколько сотен, работавших активнее всех прочих, Егор наградил их вином – снова пятью бочками, – что вызвало у всех заметное воодушевление. Или точнее – почти у всех… После заката в занятый атаманом дом пришел сотник Феофан:

– Дозволь слово молвить, князь Заозерский…

Воин, седовласый и седобородый, с опытом и немалой силой, да еще и отличившийся во вчерашней схватке, заслуживал уважения, и потому Вожников поднялся навстречу:

– Почту за честь, уважаемый Феофан. Прошу поужинать со мной, чем Бог послал. Преломим общий хлеб, сотник. Это вроде как даже за побратимство может считаться, – дружелюбно улыбнулся гостю Егор.

– Благодарствую, княже, – кивнул пасторский воин, подошел к столу, за которым атаман пировал со своими верными ушкуйниками, взял его кубок, поднес к лицу, понюхал. С некоторым недоумением произнес: – Сбитень? Сам сбитень пьешь, а воинов вином угощаешь?

– Так ведь не всех, сотник, – напомнил Егор. – Токмо сотен пять самых отличившихся. Остальные девять тысяч насухую вечеряют.

– Все едино, – вернул кубок владельцу Феофан. – Пьянка в походе – путь к гибели. Кабы и ты сейчас хмельное что отведывал – увел бы сотни свои от греха, так и знай. Гнева епископа Симеона не испугался бы. Теперь же и не знаю…

Ватажники недовольно загудели. Однако сотник был не тем воеводой, которого можно попрекнуть трусостью, и потому с обвинениями никто не торопился.

– А ты садись, Феофан, в ногах правды нет, – атаман поднял со скамьи Федьку. – Скажи, что еще тебя тревожит? Я твоему опыту доверяю. За совет мудрый в ножки поклонюсь и ему последую. Федя, найди чистый ковш для нашего гостя! Да сбитня ему зачерпни. От сбитня он, мыслю, не откажется.

– За честь такую благодарю, – сотник сел за стол справа от князя Заозерского. – Но душой кривить не стану. Неверно ты, княже, осаду города ведешь. Не по правилам. Когда осаду начинаешь, ворога надобно перво-наперво тыном окружить, сразу за рвом оный поставить. Из-за того укрытия лучники твои защитников на стенах разить смогут, по воинам твоим стрелять помешают. Машины осадные надобно рядом с градом чужим строить. Дабы, едва готовы будут, работать сразу могли. Напротив ворот всех валы земляные с турами поставить, дабы вылазкам вражьим помешать. Свой лагерь также расчистить надлежит да со всех сторон стенами укрепить. Срубы все, избы ремесленников сбежавших разобрать, округ поставить и землей для крепости засыпать. А то ныне сам в окно выгляни. Коли рати московские из ворот выйдут, то беспрепятственно прямо сюда примчатся и убежище наше разорят, а самих порубят, да до самого Новгорода плетьми погонят. Тут же и оборониться толком не выйдет: где дом, где забор, где сарай. Плечом к плечу не встанешь, единым порывом на ворога не двинешься.

– Ты мудр и опытен, Феофан, – кивнул Егор. – Да только попомни мое слово: нет нужды труда столько вкладывать в то, что и без того скоро достигнуто будет. Река за сегодня, может, и не засыпана, да только мешки уже совсем неглубоко падают. Через два дня до стен по ровному пути дойти сможем, а там и пороки готовы будут. Об заклад готов биться, что через четыре дня мы войдем в город. А коли так, то зачем с лишними турами мучиться?

– Войти мало, княже. У князя Василия под рукой воинов сотен сто пятьдесят будет, не менее. Нас же всего девять тысяч. Одолеем ли их на родных-то улицах?

– О том не беспокойся, друг мой. Одолеем, – уверенно кивнул Егор.

– Самоуверен ты зело, княже. Рисков и беспечен. Кабы не успехи прежние… – Седой сотник укоризненно покачал головой. Принял поднесенный Федькой ковш, поднялся. – Помни все же, князь Заозерский: удача – девка капризная. Особо на нее не полагай. Меч булатный да стена крепкая понадежнее будут. Твое здоровье, княже!

Он выпил, утер усы и вышел из-за стола.

– Что делать станем, атаман? – спросил Осип Хвост в повисшей тишине.

– Надеяться на удачу, – развел руками Егор. – Тимофей, как схроны, приготовил?

– Все сделано, атаман. И снаряжение осадное твое там уже упрятано, и люди многие верные приказа ждут, и проводников упредил. Готово все. Токмо приказ нужен.

– Что готово – это хорошо, – кивнул Вожников. – Жалко только, приказ сей только князь Василий может отдать. Придется покамест подождать.

– Княже, они сошли с ума! – Царевич вскинул обе ладони к небесам, призывая Аллаха в свидетели. – Сам посмотри. Новгородцы ни тынов не поставили, ни ворота турами не загородили, у них возле пороков, что на предполье строятся, никакой охраны нет! Лагерь тоже никак от набега не защищен. Как слобода стояла, так они в нее и заселились, ровно ремесленники городские. Даже забора не подправили. Что ни вечер, допьяна напиваются и на лугу в бесчувствии лежат. Дозволь мне ударить на них, великий князь! Дай мне свою дружину – и сегодня же вечером я приведу их воеводу на аркане! С петлей на шее приведу, на коленях будет стоять и милость у тебя выпрашивать!

– Зело странно сие, – ответил Василий Дмитриевич, наблюдая с башни за московским предпольем. Он был не в настроении. Сегодня болезнь одержала над ним очередную победу: из-за сильных болей в ногах великий князь приказал принести на боевую башню полотняное дорожное кресло, подарок тестя Витовта, и следил за ходом сражения из него. Князь злился и на себя, и на войну, и на погоду, и на врага, и на дружину, а потому горячности опального Чингисида совсем не разделял. – Подлы новгородцы, вороваты и бесчестны, но дурости за ними никогда не замечалось. Коли беспечны столь явно, стало быть, есть для того основание. Может статься, у них там ратей собрано на дальних подступах тысяч двадцать? Ринешься очертя голову со всей дружиною моей – а вас там стопчут всех до единого. Кто тогда город останется защищать? От старых да малых толку не выйдет, им стен не отстоять.