Франсуаза, или Путь к леднику - Сергей Носов

- Сложные. Придумайте сами. Главное, что целитель избавляет его от грыжи. А тот психотерапевт уже описал синдром. И уже на конференции выступил. И опубликовал статью. Синдром Крачуна, допустим, да?

- Пока не очень интересно, - сказал Крачун, выражая отношение к истории кривизной улыбки.

- Это я для примера только. В общем, пациент избавился от своего первичного недуга, от межпозвоночной грыжи...

- Сомнительно, - сказал драматург. - С помощью целителя?

- Это литература. В литературе все может быть. Не мне вас учить.

- Избавляется. И?

- А синдром-то остался. Понимаете? Грыжи нет, а синдром-то остался... И он словно в воздухе подвешен, этот синдром. И чувствует наш герой себя опустошенным. Стало не хватать в жизни чего-то. Нет грыжи любимой, а синдром-то есть! И вот у него отношения того же рода возникают теперь уже с самим синдромом, он как будто влюбляется в синдром... Подобно тому, как раньше когда-то влюбился в грыжу!

Крачун хмыкнул.

- Занятно.

- А он раньше в грыжу влюбился? - спросил драматург.

- Ну, допустим, - отмахнулся Адмиралов. - А тот психотерапевт, видя такое дело, с тем же энтузиазмом описывает уже этот случай, и в перспективе должен появиться синдром-два... или синдром-штрих...

- Вроде второй производной, - сказал драматург.

- Вот именно.

- Слушайте, а ведь это моя тема.

- Дарю.

- Окститесь, - обратился Крачун к драматургу. - Не вздумайте писать. Иначе вот он, - показал глазами на Романа, - так вас раскритикует. Жить не захочется.

- А они что, голубые?

- Кто? - спросил Адмиралов.

- Ну, психотерапевт с пациентом?

- Почему? - спросил Адмиралов.

- Да, это вы как-то слишком, - сказал Крачун. - Зачем же вы так? - Он покачал головой. - Кстати, мы действительно с Андреем в Индию едем. А везет нас наш общий товарищ и мой бывший пациент. Он едет с женой. А мы с Андрюшей без жен. Жены нас отпускают.

- В Гоа?

- Нет, в Гималаи... Сначала в этот... как называется?

Адмиралов ответил:

- Лех.

- А в конечном итоге в Ри... в Ре...

- В Ришикеш.

- Да. Туда.

- Завидую, - сказал драматург.

Чокнулись за Индию, опрокинули.

- Буквально завтра, - сказал Крачун.

- Возьмите меня с собой, - попросил автор пьесы про синдромы Обломова.

- Это невозможно.

- Я компанейский. Я догоню.

- Нет, нет, - сказал Крачун. - Поздно. Нельзя.

То есть как не вернемся? Что еще за фантазия? Мы для того и оставили большую часть наших вещей в священном Ганготри, в одном номере дешевой гостиницы сразу за храмом, чтоб забрать на обратном пути - как же нам не вернуться в Ганготри?.. Мы и в Ришикеш вернуться должны. И вообще - мы вернуться должны. Не останемся ж там, у истока реки... если дойдем? А взяли мы сущий пустяк - по спальному мешку и теплые вещи. Ну и воду, конечно. Без воды очень трудно идти. Мы идем по горной тропе, а за спиной у меня в рюкзаке плещется-булькает в пластиковой бутылке мой заветный литр воды, но я это бульканье, как соритмичный шагу тик-так часов, чувствую вспотевшей спиной, а вовсе не слышу ушами, ибо как мне услышать сквозь грохот реки, бушующей подо мной, что там тикает-такает-булькает сзади ушами? - нет, говорю, не ушами тикает-такает-булькает, а как мне услышать ушами, как тикает-такает-булькает сзади, сказал? Сзади, сказал - у меня в рюкзаке. Подо мной - под нами - это в пропасти, справа. Мысль моя не похожа на мысль, потому что не мысль. Так и надо ее понимать. Потому что горняшка опять возвратилась, а я ведь надеялся, что привык.

Всего-то пройти километров два каких-то десятка и подняться на один где- то с трех до четырех километров примерно. Здесь теряется страх высоты. Страшнее в городе бывает выйти на балкон на седьмом каком-нибудь этаже, а здесь иногда все сто пятьдесят этажей - и ничего; взгляд скользит по каменистому склону - и ничего.

Вообще-то тропа как тропа - иногда как дорога, иногда как тропинка. Там, где выдолблена в скале - самое узкое место, - здесь приходится сутулиться, накреняясь к пропасти, чтобы не удариться головой о выступ, как о косяк двери: бум и кувырк. Не хотелось бы оступаться на этих скользких камнях, отполированных подошвами. И еще где тропа почти исчезает под осыпью мелких камней, это там где сыпучий склон словно проведен по линейке. Пересекаешь его поперек, и каждый шаг вызывает новые осыпания, небольшие, так, по чуть-чуть - по мере того как нога ищет и находит опору. Между тем за тропой следят. Те же осыпи расчищают. Видели мы бригаду рабочих, отдыхающих на камнях. Не помню лопат, а кирки были. Непальцы? Такое ощущение, что они тут и живут, на тропе, на камнях. Но скорее всего в долине реки - мы спускаемся в нее и поднимаемся вновь, с другой стороны. Там деревья - сосны, березы. Да, березы растут. Не совсем как у нас, но, в целом, березы. Стражники требуют предъявить разрешение. Нет, пермит мы купили в Ганготри. Макс на всех получил. Все у нас есть.

А как же не следить за тропой, если это тропа паломников? Изредка попадаются встречные - идущие оттуда. Бородатые, в своих одеяниях, в головных уборах похожих на чалму, иногда с разукрашенными лицами, просветленные, побывавшие там. Можно и на осле, он к услугам путешествующих. Это, кто побогаче, пореспектабельнее и кто не аскет. Он сидит на осле, ведомым проводником, и держится рукой сзади себя за седло, чтоб не упасть. Падать туг далеко, высоко. Нет уж, лучше мы на своих на двоих. При всем восхищении нашем ослами в горах.

Еще обогнал нас профессиональный носильщик, потребовав нечленораздельным выкриком дорогу - мы прижались к скале. Коренастый, невысокий, за спиной у него было что-то вроде станка, металлические какие-то конструкции. Сколько это весит, страшно представить. Ну уж этот точно непалец. Ты, конечно, туг как тут, лишь он нас обогнал. Тебе интересно, как мне это нравится, представляю ли я себя на его месте - с тяжеленным станком за спиной. А мне это не нравится, не представляю. Франсуаза, отстань от меня, не до того.

Лечь. Полулечь-полусесть, не снимая рюкзака, и глядеть на покрытые лесами горы, за которыми возвышаются другие горы, чьи снежные вершины прячутся в облаках.

Выпить всю воду, будет легче нести. Снять черные очки, прищуриться.

Меня давно поражает: как много здесь можно увидеть, не поворачивая головы. Причудливости рельефа, скалы, утесы, полчища взбирающихся по склонам деревьев, стада кустарников, нагроможденья камней, след сошедшей лавины и сама ее еще не растаявшая под слоем песка масса, застрявшая среди гигантских валунов. И все - не поворачивая головы, почти не переводя взгляда. Можно детализировать, можно до бесконечности всматриваться и различать новое, иное, похожее на прочее и отличное от всего. Вон пещера, вон глубокие трещины на отвесной стене. Хорошо хоть нет водопадов, как там (там, где были недавно). Не помню ничего в моей городской повседневности, что бы отвечало, как здесь, как в горах, взгляду неисчерпаемостью. Я вот думаю, что время с возрастом быстрее бежит, потому что память дряхлеет. За единицу времени мы меньше воспринимаем и запоминаем всего. Раньше запоминалось больше и было больше всего, что можно было вспомнить за ту же единицу времени. По мере ухудшения памяти, меньше событий, меньше информации воспринимает человек из великого множества всего, что ему предъявлено миром. Потому и время для него быстрее идет, просто нечего вспомнить. Был ли вчерашний день, был ли позавчерашний, случились ли события, способные убедить, в том что прошлое действительно было в худо-бедно хоть какой-нибудь полноте? Я до этого додумался сам, - может, это и без меня всем известно, не знаю. Только вот что касается гор. Здесь так много всего в один только брошенный взгляд умещается, что будь он хоть бесконечно стремителен, краток, мгновенен, он очень насыщен. Секунда восприятия здешнего мира много больше и много вместительней нашей обычной секунды восприятия городской повседневности. Потому здесь и время течет по-другому. Почти как в детстве.