Трем девушкам кануть - Галина Щербакова

– Сулема, нам хорошо. И ты тоже меня извини…

– Вот и славно. Было бы обидно, если б фарт был только у меня. Запишешь телефон на всякий який?

– Давай, – ответил Юрай.

Потом он подумает, что с этой маленькой лжи – будто он записал телефон, а он его даже и не слушал, – начала раскручиваться вся последующая трагедия. Не виноват был телефон Сулемы, не виноват. Его надо было записать. Но Юрай сказал себе: с этим покончено, и оказалось – соврал.

Собирая очередной блок криминальной хроники, Юрай наткнулся на информацию о пропавшей женщине. «Почему я ее знаю, если я ее не знаю», – подумал Юрай, разглядывая нечеткий снимок. Память, как сторожевой пес, пробежала по больным охраняемым точкам, прежде всего выдернув с корнем всю историю минувших трагедий. Нет, ни с кем эта женщина связана не была. Вспомнились люди, что называется, давно позабытые: врач психушки, где лежал лже-Лодя. Она смотрела тогда на Юрая как бы сквозь, и у этой пропавшей дамы тоже был пронзительный глаз. Перебрал деревенских старух, с которыми «пивал и гутарил» в связи с Михайлой. Вспомнил тетку из своего подъезда, что поменяла хорошую квартиру на плохую, но за хорошего адвоката. Где ты, специалист по адвокатам Лидия Алексеевна Муратова? В каких палестинах? Нет, пропавшая женщина была из другой, давно прошедшей истории. Вот и слава богу! Можно вдвинуть назад прошлое, защелкнуть этот проклятый ящик памяти. И забыть.

Легко сказать… Немного отпускало дома, с Нелкой. Но вот она уснула рядом, а он – в какой уж раз – перебирает, перебирает в памяти всех пожилых дам, с которыми когда-либо сводила судьба. Не вспоминалось…

Озарение пришло случайно благодаря городскому безобразию. Улицу разрыли, как всегда, без объявления войны, троллейбус с маршрута развернули вспять, вот и пришлось торопиться к нужному месту пешком, через дворы, бежал, перепрыгивая через ямы и кучи, и оказался возле дома Сулемы. Старый, сероватый, как бы седой дом, когда-то модерный и престижный, теперь обращал внимание сплошь немытыми окнами, что тем не менее не говорило об отсутствии жильцов – занавески и кастрюли на подоконниках просматривались, – а говорило о чем-то другом, даже более трагичном. Дом являл собой полное отсутствие интереса к жизни. Человеку в этом доме давно было всё безразлично. Почему-то бросилось в глаза, что вокруг дома не было птиц. Никаких. Ни нахрапистых ворон, ни форсистого воробьиного плебса. Через двор пробежала девочка, большеглазая, тонконогая, испуганная, с синеватым лицом, как бы петербуржка, а не москвичка. Как бы Неточка, а не Марфуша.

Пробежала, растворилась где-то в сером камне, и Юрай все вспомнил.

Графиня Марья Ивановна. Нижняя старуха. Соседка Сулемы. Это она вышла из дома и пропала.

Юрай забыл, куда шел. Он забыл, что лифт в этом доме был спрятан с глаз в нише. Он бежал по некогда красивым лестницам, и шум его шагов взлетал куда-то высоко вверх и там разбивался, рассыпался на мелкие, какие-то пронзительные звуки.

Возле двери он замер, не зная, какую кнопку нажать. Нажал кнопку Сулемы. Дверь открылась на цепочку. Юрай догадался, что это меньшевичка, по горячим иудейским глазам, странно избежавшим избиения временем.

– Вера Николаевна живет за городом, – сообщила она.

– Я как раз к вам, – как можно более проникновенно сказал Юрай.

– Но вы звонили Вере Николаевне.

Юрай хотел сказать, что ошибся дважды, что он звонил Сулеме, а не Вере Николаевне, а ему на самом деле нужна она, «простите, не знаю как звать». Он уже открыл рот, чтоб объяснить все это, но вовремя сообразил: Вера Николаевна и есть Сулема, а, меньшевичку зовут Раиса Соломоновна. Он запомнил, потому что так звали его школьную учительницу физики, они ее дразнили Райка-коза, она была на самом деле похожа на козу, причем на козу красивую, с благородным продолговатым носом и широко расставленными серыми глазами. Райка-коза уехала в Израиль, когда этого еще и в заводе не было, когда об этом было неприлично говорить в маленьком провинциальном городке. Народ оскорбился таким предательством, он, можно сказать, считал себя опороченным поступком «козы», и на комсомольском собрании школы директор, держась за сердце, попросила «дорогих детей» забыть все, связанное с «этой женщиной-человеком навсегда». Юрай тогда хихикнул. Он вдруг как бы перевоплотился в директора и искал слово, как теперь назвать Раису Соломоновну? Не по имени же отчеству, если отечество предано? И не по фамилии Бернштейн – лишнее возбуждение в зале. И не человеком – какой она человек после такого поступка, но, если присобачить слово «женщина», то как бы приглушается смысл слова человек. Женщина-человек – это получается – и не женщина, и не человек, а Раиса Соломоновна собственной персоной.

Постигнув странным образом логику директора, Юрай не сдержался. Они уставились на него, учителя, обомлев от его поступка. А его занесло.

– Физику забыть тоже? – спросил он к удовольствию народа учащегося. И неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не Нина Павловна, любимая учительница, которая вошла на собрание очень кстати, будто стояла под дверью и ждала своего выхода. Она сказала, что в школу привезли уголь и надо срочно разгрузить машину.

– Райков! – строго и значительно приказала она Юраю. – Быстро организуй мальчиков.

Уголь – это уголь. Это тепло. Это жизнь. В Израиле можно без него, у нас – извините – нет. Уголь как бы ставил все на свои места, кто не хочет его добывать и разгружать, пусть себе катится на все четыре стороны, а мы тут за лопаточки, мы сейчас станем лицом черненькие, значит, мы – дома, другой такой страны не знаем и знать не хотим.

И теперь совсем другая Раиса Соломоновна, совсем в другой Юраевой жизни отстегнула дверную цепочку и впустила его в дом.

– Это я поднимаю шум, – сказала она Юраю, усаживая его на диван, заваленный газетами и журналами. – Но как можно его не поднимать? Старая женщина вышла за молоком, и ее как корова языком слизнула. Если вы мне не гарантируете жизнь, так прогарантируйте смерть. Предъявите мне тело, и я исполню последний долг. Человек или живой, или мертвый. Вы знаете промежуточные этапы?

– Полумертвый, – пошутил Юрай.

– Вам смехи. Но когда из дома исчезают сразу двое, то на это у меня чувства юмора нет.

– Двое? – переспросил Юрай.

– А я про что? Я, конечно, сначала потеряла только Марусю, старую дуру. Сообщила, куда надо… А потом не досчиталась и этого малохольного старика.

– Это тот, что ухаживал за графиней?

– Графиней! – возмутилась Раиса Соломоновна. – Было бы о чем говорить! Но старый пошляк – да, он хотел комнату внизу. Он хотел этим возвыситься. А теперь комната есть, а ни хозяина, ни претендента.

– Могли они оказаться где-то вместе?

– Не морочьте голову! Маруся не выносила его на дух. Он сушил свои – я извиняюсь – трусы над включенной горелкой, и это всегда шипело и воняло, потому что у него не хватало ума отжать как следует. Нет. Они исчезли вместе, но порознь. Вы меня поняли?