Люди на войне - Олег Будницкий

Смерть нередко была совсем рядом, но это если и вызывало в нем эмоции, то скорее удивление, чем ужас. Вот один из таких случаев, происшедший, видимо, 18 октября 1943 года. Сам Гельфанд, потерявший счет дням в ходе непрерывных боев, обозначает его как «n число»:

По меньшей мере дважды вражеские снаряды «достаются» другим: однажды снаряд попадает в окоп, из которого Гельфанда выгнал в недобрый для себя час сержант-связист, в другой раз Гельфанд в связи с усилившимся обстрелом галантно уступает более глубокий окоп девушке-санинструктору и переходит в соседний:

Согласно данным Министерства обороны, 21-летняя Мария Архиповна Федорова, старшина медицинской службы, погибла 26 октября 1943 года. Владимир Гельфанд был последним человеком, разговаривавшим с Марией, и запись в его дневнике является единственным свидетельством очевидца ее гибели. Заметим, что дневниковые записи Гельфанда, как бы ни относиться к его интерпретации событий, отличаются точностью, подробностью и откровенностью. Еще раз повторим: это ценнейший источник истории повседневной жизни на войне.

Точнее, жизни и смерти.

* * *

Владимир Гельфанд вернулся в родной Днепропетровск в начале октября 1946 года. Здесь уже были его родители: мать вернулась в Днепропетровск в 1944 году и поступила на прежнее место работы — на завод им. Ленина в качестве секретаря отдела организации труда. Отец работал комендантом профтехшколы. Родители так и не сошлись, но были вынуждены — нередкая ситуация для послевоенных лет, да и для советской жизни в целом — жить в одной квартире. Отец Владимира Гельфанда умер в 1974 году, мать — в 1982‐м.

Владимир Гельфанд женился на школьной подруге и переехал в Молотов (Пермь), где она училась в медицинском институте. В 1952‐м окончил историко-филологический факультет Молотовского государственного университета. Семейная жизнь Гельфанда в первом браке сложилась неудачно. В 1955 году он оставил жену и 5-летнего сына и вернулся в Днепропетровск.

Вновь женился; во втором браке родились двое сыновей. Всю свою профессиональную жизнь Владимир Гельфанд преподавал в Днепропетровске обществоведение, историю и политэкономию в профессионально-техническом училище. Его жена преподавала сначала русский язык и литературу в школе, затем работала воспитателем в детском саду. Это были не слишком престижные и высокооплачиваемые специальности. Жили нелегко: вчетвером в комнате площадью 10 квадратных метров. Только в конце 1960‐х годов Гельфандам удалось получить отдельную квартиру в новостройке, а в начале 1970‐х перебраться в трехкомнатную, где с ними жила также мать Владимира.

Владимир Гельфанд был по-прежнему неугомонен: организовал в училище небольшой музей истории Великой Отечественной войны, исторический кружок. Публиковался в местных партийных, комсомольских газетах и отраслевой газете для строителей на русском и украинском языках: это были заметки о жизни училища, воспоминания о войне. В 1976 году было опубликовано 20, в 1978‐м — 30 его статей и заметок. Разумеется, тексты о войне не могли выходить за рамки дозволенного. Образчиком самоцензуры является небольшой мемуарный текст, опубликованный в 1980 году в сборнике воспоминаний ветеранов Великой Отечественной войны, составленном на основе писем в главную газету компартии Украины — «Правда Украины» («Нам дороги эти позабыть нельзя: Воспоминания фронтовиков Великой Отечественной». Киев: Политиздат Украины, 1980). По-видимому, это был единственный случай, когда Гельфанду удалось пробиться на страницы республиканской печати. Неясно, по каким причинам он предпочел рассказать не о том, в чем сам участвовал или что сам видел, а — с чужих слов — об истории немецкого женского батальона, захваченного в плен красноармейцами. История была вымышлена солдатом, поведавшим ее Гельфанду, ибо никаких женских батальонов в составе вермахта не было: женщины в немецких боевых частях не служили. Любопытно, однако, как работал механизм внутреннего и внешнего ограничения: в дневнике рассказывается, со слов солдата, якобы участвовавшего в захвате батальона, об изнасиловании пленных немок, причем с разного рода «художественными» подробностями, воспроизводившими, видимо, не более чем сексуальные фантазии красноармейцев. Правда, в отправленном в газету тексте неприглядные детали исчезли, а после дополнительной работы редакторов этот вымышленный эпизод превратился в очередное доказательство гуманизма бойцов Красной армии.