Новый военный гуманизм. Уроки Косова - Ноам Хомский

Люди, наделенные самой высокой властью, ясно дали понять, что международные законы и ведомства сегодня излишни, потому что они больше не следуют приказам Вашингтона, как раньше, в первые послевоенные годы, когда американская мощь довлела над всем миром. Когда Международный суд рассматривал дело о том, что он впоследствии осудил как «незаконное применение [Вашингтоном] силы» против Никарагуа, госсекретарь Джордж Шульц, известный в администрации Рейгана как «мистер Чистюля», высмеивал тех, кто отстаивает «такие утопические законодательные инструменты, как внешнее посредничество, Объединенные Нации и Международный суд, игнорируя сильный и властный элемент уравнения». Четко и откровенно, и ничуть не оригинально. Как объяснил юрисконсульт Государственного департамента Абрахам Соуфаер, нам больше «не приходится рассчитывать» на то, что члены ООН «будут разделять наши взгляды», и «большинство часто выступает против Соединенных Штатов по важным международным вопросам», поэтому мы должны «оставить за собой право решать», как нам действовать и какие вопросы подпадают «главным образом под собственную юрисдикцию Соединенных Штатов, область которой установлена Соединенными Штатами», — в данном случае вопрос о «незаконном применении [Вашингтоном] силы» против Никарагуа[8].

Как хорошо абстрактно рассуждать о «новаторском, но оправданном расширении международных законов», которое дает право на «гуманитарную интервенцию», или предоставлять цивилизованным государствам возможность использовать силу оружия там, где «это кажется им справедливым». Но приходится признать и тот факт, что едва ли случайно государства, считающие себя цивилизованными, и государства, могущие делать то, что им заблагорассудится, оказываются одними и теми же государствами. И что в реальном мире они могут выбирать из двух вариантов:

1) Принять некоторый тип структуры мирового порядка, возможно, Хартию ООН, Международный суд и другие существующие институты, или что-нибудь лучшее, если таковое может быть создано и принято большинством;

2) Сильные мира сего действуют, как им будет угодно, рассчитывая заслужить тот вид хвалы и уважения, который является прерогативой силы.

В качестве предмета абстрактных дискуссий скорее подойдут другие, возможные миры, которые уместно обсуждать студентам старшекурсникам на семинарах по философии. Но реальный мир, по крайней мере на сегодня, определен в двух рассмотренных вариантах, — это мир, в котором должны приниматься решения, влияющие на судьбу человека.

Факт, что реальный выбор сводится к двум нашим вариантам, еще пятьдесят лет назад был признан Международным судом[9]: «Присвоение права на интервенцию суд может рассматривать только как выражение политики силы, подобной той, которая в прошлом приводила к самым серьезным нарушениям прав человека и для которой, при всем Несовершенстве международных организаций, не может быть места в международном законодательстве… По природе вещей, право на интервенцию сохранится за самыми влиятельными государствами, и оно легко может привести к нарушениям в отправлении самого правосудия».

Можно занять позицию «сознательного игнорирования» и не замечать «практики и обычаев», либо отказаться от них под каким-нибудь нелепым предлогом («смены курса», «холодной войны» или что-нибудь в этом роде). А можно отнестись к практике, обычаю и официальной доктрине всерьез, — так же как к реальной истории «гуманитарных интервенций», — пусть исходя из все тех же общепринятых норм, но хотя бы позволяя себе в дальнейшем достичь доли истинного понимания того, что происходит в мире.

Как тогда решится конкретный вопрос о том, что нужно было делать в Косове? Он останется без ответа. Ответ на него невозможно просто вывести из Абстрактного принципа, а тем паче вывести его из благих надежд, так как он требует пристального внимания к ситуации реального мира.

На мой взгляд, напрашивается вывод, что США выбрали способ действия, который, — как можно было предвидеть, — приведет к эскалации насилия и преступлений, нанесет очередной удар по международному порядку, в котором слабому предлагается хотя бы ограниченная защита от хищнических государств, подорвет успехи демократии, достигнутые в Югославии, в том числе, возможно, в Македонии, кроме того, поставит крест на перспективах разоружения и определенного контроля над ядерным оружием, а также другим оружием массового поражения, и, конечно, может не оставить безъядерным государствам другого выбора, кроме как «приобрести ядерное оружие» в целях самообороны. Из трех логически возможных вариантов они выбрали первый — «способствовать эскалации катастрофы», отвергнув две другие альтернативы: «не делать ничего» и «пытаться смягчить катастрофу». Был ли реален третий вариант? Наверняка знать нельзя, но есть признаки того, что он был возможен, и эти признаки мы рассмотрели выше.

Для самого же Косова единственным вероятным выводом с самого начала был такой: «каждая бомба, падающая на Сербию, и каждое этническое убийство в Косове говорят о том, что для сербов и албанцев едва ли будет возможно жить иначе, чем в мире, неважно, как это будет выглядеть»[10]. Иные возможные долгосрочные последствия неприятно себе представлять. В лучшем случае, если НАТО немедленно воплотит в жизнь собственную версию официального урегулирования, то «головокружительные проблемы» по-прежнему будут ждать своего решения, и особенно срочного — те, которые, как это уже было признано, являются непосредственным «результатом» бомбардировок.

Стандартный аргумент сводится к тому, что мы должны были что-то делать, нельзя было стоять и смотреть, как продолжаются преступления. Поэтому будто бы альтернативы применению силы не было. Как заявил Тони Блэр, которому многие кивали в знак благоразумного согласия, «сидеть сложа руки означало бы, что мы миримся со зверствами Милошевича»[11]. Если, как это негласно предполагалось, третий вариант («смягчение катастрофы») был исключен, и оставался только первый («эскалация катастрофы») или второй («бездействие»), то следовало выбрать первый. То, что подобный аргумент вообще мог прозвучать, свидетельствует об отчаянии сторонников бомбардировок. Представьте, что на ваших глазах на улице совершается преступление, и вы чувствуете, что не можете просто молча стоять и смотреть, — и вот вы вскидываете ружье и убиваете всех участников: преступника, жертву, свидетелей. Следует ли понимать это как разумный и нравственный ответ, как учат нас принципы Блэра?

Есть один выбор, который можно сделать всегда, — это последовать принципу Гиппократа: «Главное — не навреди». Если вы не знаете, как соблюсти такой элементарный принцип, лучше не делайте ничего, по крайней мере это предпочтительнее, чем причинять вред, — таков вывод, который в случае с Косовом заранее был признан «предсказуемым», и предсказание полностью сбылось. Иногда действительно бывает так, что мирные возможности на исходе, и «не осталось альтернативы» бездействию или причинению большого вреда. В таких ситуациях всякий, кто хоть самую малость претендует на то, чтобы быть проводником нравственных принципов, выберет правило Гиппократа. Однако то, что нельзя предпринять ничего конструктивного, еще следует доказать. В случае с Косовом дипломатическое решение конфликта казалось возможным и наверняка было бы продуктивным, как об этом уже говорилось и как, наконец-то, стало признаваться официально, хотя слишком поздно. О праве на «гуманитарное вмешательство» в ближайшие годы, по-видимому, будут вспоминать нередко, — где-то, может быть, оправданно, а где-то нет, — ведь теперь система сдерживания рухнула (обеспечив большую свободу действия), а причины холодной войны утратили свою актуальность (нынче требуются иные предлоги). В такую эпоху, наверное, стоит внимательнее относиться к мнениям наиболее уважаемых комментаторов, не забывая и Международный суд, который вынес собственное решение по вопросу об интервенции и «гуманитарной помощи», отклоненное Соединенными Штатами; о сути этого решения даже не сообщалось в прессе.