"Катынское дело". Проверка на русофобию - Виктор Илюхин

Рассмотрение причин и мотивов репрессирования показывает, что решался вопрос о лицах, большинство которых согласно международному праву должно было быть после окончания вооруженных действий распущено по домам. Однако сталинское руководство задержало в лагерях и тюрьмах значительную часть польского офицерского корпуса и административно-управленческого аппарата со всех территорий «ликвидированного» Польского государства и было связано договоренностью с германскими властями о противодействии польскому освободительному движению (см. секретный дополнительный протокол к советско-германскому договору от 28 сентября 1939 г.). Освобождение этого контингента никак не входило в планы НКВД и сталинского руководства прежде всего из-за его противостояния сталинской политике в отношении Польши.

Документы, содержащиеся в деле, показывают, что именно это было основной чертой поведения польских военнопленных, а не «закоренелая враждебность к советскому строю», к советской власти.

Как следует из донесений, рапортов и докладов, настроения военнопленных контролировались постоянно и тщательно. В докладе руководителя опергруппы НКВД СССР Трофимова Л. П. Берии от 20 октября 1939 г. (т. 106. Л. д. 58–69) подчеркивалось, что «подавляющее большинство военнопленных офицеров открыто резко враждебно настроено по адресу Германии и скрыто враждебно по отношению к СССР». В Старобельском лагере, по данным его руководства, они заявляли: «От одних врагов бежали, к другим попали»; «советское правительство проводит такую же агрессивную политику, как и Германия». Четко было выражено стремление прогнать немцев и возвратиться домой (т. 20. Л. д. 46–73). Через пять месяцев, 27 марта 1940 г., заместитель начальника отдела Главного экономического управления НКВД Безруков сообщил начальнику ГЭУ Б. З. Кобулову о тех же стойко сохранявшихся в лагере настроениях: «Настроение среди большинства военнопленных враждебное, хотя внешне они и держат себя спокойно. Агентура сигнализирует о том, что поляки считают, что «союзники победят, Германия будет поделена и Польша восстановлена» (т. 3/39. Л. д. ПО). Поскольку среди пленных распространилось представление, что их скоро освободят, они, настроившись на отказ от выезда в оккупированную Германией Польшу, планировали переброску на Ближний Восток, чтобы продолжить борьбу с немцами.

В Козельском лагере также, согласно донесениям, «офицеры в большинстве своем настроены патриотически», они заявляли, что «Польша еще не погибла», к вступлению Красной Армии на территорию Польши относились негативно и считали это агрессией. Высказывали удивление по поводу расстрелов таких видных военных деятелей, как М. Н. Тухачевский (т. 11/47. Л. д. 285–296). В ответ на проводимую агитацию некоторые из них выражали готовность сотрудничать в антигитлеровской борьбе.

В Осташковском лагере было сильно пассивное сопротивление: агентура доносила, что военнопленные «уклоняются от бесед, ссылаясь на непонимание языка, уклоняются от работ, требуя выдачи фуфаек, высказывают недовольство качеством пищи и режимом содержания» (т. 11/47. Л. д. 7–20).

Эти настроения, оцениваемые как антисоветские, контрреволюционные, преобладали, несмотря на интенсивную политико-просветительную работу, привлечение средств наглядной агитации, показ кинофильмов, прославляющих советский образ жизни, чтение лекций как сотрудниками лагерей, так и представителями местного партийно-государственного актива. Агитационно-пропагандистская работа создавала необходимый фон для реализации плана агентурно-оперативных мероприятий по Старобельскому, Козельскому и Осташковскому лагерям военнопленных, утвержденному Л. П. Берией 27 октября 1939 г. с резолюцией: «Не разбрасываться. За многими не гнаться». Предписывалось: «Вызовы военнопленных как для предварительной беседы, так и в дальнейшем для вербовки обставлять таким образом, чтобы исключить расшифровку проводимой работы… В случае срыва вербовки военнопленного в общежитие не допускать, изолировав его под благовидным предлогом…» (т. 106. Л. д. 70–73).

Специальные уполномоченные и опергруппы искали в лагерях симптомы «контрреволюционной деятельности». Так, 25 ноября опергруппа докладывала Л. П. Берии, что ей удалось найти в Старобельском лагере «антисоветскую организацию военнопленных офицеров» — «офицерское подполье»: «Популярное дело создания культурно-просветительных кружков было успешно использовано для создания подпольной организации». Подвергшийся резкой критике комиссар М. М. Киршин отчитывался о налаживании сыскной работы в лагере в докладной записке о состоянии режима — об обнаружении группы, созданной «с целью проведения контрреволюционной работы под видом культпросветработы», ее филиала «под названием «Касса взаимопомощи»», о попытках организации молебна, развешивании крестов и икон, о беседах на темы «Экономика Польши», «О пчеловодстве», «Зоология», «Ботаника», о лекции «Психология плена». 24 декабря 1939 г. было выслежено совещание десяти человек, на котором «обсуждался вопрос о международном положении и мерах восстановления бывшего польского государства. Материалы об этом факте переданы 0[собому] отделению] для дальнейшей разработки». Аналогичная информация касалась встречи группы военнопленных в общежитии, где «произносились контрреволюционные речи в защиту б[ывшей] Польши, б[ывшего] правительства и т. д.» (т. 7/43. Л. д. 245–247).

Записка Л. П. Берии в ЦК ВКП(б) И. В. Сталину содержала проект постановления Политбюро, который был автоматически превращен в постановление с датой 5 марта 1940 г., внесенное в протокол как «Вопрос НКВД СССР» под номером 144. На записке были собственноручные (подтвержденные графологической экспертизой) визы Сталина, Ворошилова, Молотова и Микояна и пометка «т. Калинин — за, т. Каганович — за» (т. 115. Л. д. 13–16). Подлинность записки и постановления Политбюро от 5 марта 1940 г. была подтверждена почерковедческой и криминалистической экспертизами.

НКВД СССР получал указание рассмотреть дела о находившихся в лагерях 14700 польских военнопленных и содержавшихся в тюрьмах 11000 поляков (количество давалось округленно) «без вызова арестованных и без предъявления обвинения, постановления об окончании следствия и обвинительного заключения» — на основании справок Управления по делам военнопленных НКВД СССР и справок из дел, предоставляемых НКВД УССР и НКВД БССР.

Рассмотрение дел и вынесение решений возлагалось постановлением на «тройку» в составе руководящих работников НКВД СССР — заместителей наркома В. Н. Меркулова и Б. З. Кобулова, а также начальника 1-го спецотдела Л. Ф. Баштакова. Однако как рассмотрение дел, так и вынесение решений превращалось в чисто техническую ведомственную операцию, поскольку постановление предписывало «рассмотреть в особом порядке, с применением к ним высшей меры наказания — расстрела».

Это надправовое решение придавало минимальную видимость законности в глазах исполнителей расстрелов, поскольку об этом никто другой не должен был знать, так как акция проводилась в строжайшей тайне. Она была сугубо внутриведомственным делом, сведенным до технической процедуры исполнения. Сам состав «тройки», в которой Л. П. Берия был заменен Л. Ф. Баштаковым, занимавшимся оформлением документации на расстрелянных, говорит о снижении ее ведомственного уровня на порядок даже по сравнению с особым совещанием. По запросу заместителя начальника Управления по делам военнопленных НКВД СССР И. И. Хохлова от 11 марта 1940 г. со сроком исполнения 15 марта был составлен список содержавшихся в лагерях священнослужителей (т. 3/39. Л. д. 102–103), которые были вывезены из лагерей и расстреляны. В Смоленске, по показаниям П. Ф. Климова, они расстреливались в подвале УНКВД (т. 15., л. д. 82).