Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране - Владимир Виноградов

Потом пошли к выходу, окруженные толпой молодых ребят, жадно расспрашивавших уже о Советском Союзе…

Похороны в этот день, как оказалось, не удалось произвести. На кладбище собралась громадная толпа (по некоторым подсчетам, около миллиона человек!), она не допустила запланированной спешки с похоронами. Толпа находилась на кладбище весь день и целую ночь. Похоронили Телегани в 6.30 утра 11 сентября, по телевидению передавали прямо-таки душераздирающие сцены. Газеты открыто писали: таких похорон еще не было в истории Ирана и не будет (!).

В ответ на возмущенные запросы: почему не было рядом с Телегани докторов – ведь все знали о его плохом здоровье? Появились заявления докторов: они все время настаивали на своем близком присутствии, но им сказали: Аллах позаботится о Телегани.

И хотя было опубликовано сообщение, что Телегани страдал диабетом, сердечной недостаточностью и эмфиземой легких, вновь появились слухи о его отравлении.

Конечно, все ожидали, что Хомейни приедет на похороны. Он не приехал, а в скромном послании по случаю смерти Телегани назвал его «ходжат-оль-эсламом», не «аятоллой», званием, которым наградили Телегани простые люди.

11 сентября на территории университета вечером собирается большой митинг у связи со смертью Телегани. Это мероприятие правительственное, организованное не духовенством. Приглашен и дипкорпус. Сидим на университетском стадионе, на большой подстилке, за проволочной загородкой, отделяющей нас от массы людей в несколько тысяч. Выступают ораторы от различных партий, слоев населения. Здесь, рядом с нами, сидит привычно на корточках все нынешнее правительство, новое командование армией, полицией. Послы постоянно меняют положение – затекают с непривычки ноги, ломит в суставах.

Пробираются между сидящими люди с ранцевым распылителем за спиной, они окропляют нас брызгами розовой воды. Это персидский обычай.

Я гляжу на новых руководителей страны, и хотя среди них нет Хомейни, как-то чувствую их растерянность перед тем, что они вызвали своими действиями, – революцией, поднявшимся народом, глухо шумящим за проволочной загородкой. Да, нелегкая у них всех задача. Ведь не известно, к чему идти. Из Кума, где Хомейни, раздаются призывы и указания, которые трудно воспринять за разумные. Но за Хомейни готовы пойти в огонь, в воду, на смерть вот эти толпы простых людей, искренне верящих в него…

На митинге видел и деятелей «Нацфронта»: Базаргана, Санджаби, Форухара. Банисадр вежливо поздоровался.

Чтобы уж закончить историю со смертью Телегани, отмечу, что через некоторое время опять кто-то начал распускать слухи об «ожесточенной» беседе Телегани с советским послом. Родственники Телегани обратились ко мне с просьбой разрешить опубликовать сделанную ими во время беседы запись всего разговора между Телегани и мной. Я немедленно дал согласие, сказав лишь, что предварительно хотел бы просмотреть, что они записали. Однако позднее они мне сообщили, что надобность в такой публикации отпала. Все-таки правильна пословица: «У лжи короткие ноги».

Я храню письмо от сотрудников Телегани, в нем они благодарят за участие в похоронной церемонии и за соболезнование. Мы уверены, пишут они, что к его доброй цели в поддержку обездоленных и угнетенных людей примкнут в будущем все угнетенные мира.

«Левого, «красного» аятоллы не стало. Все большее влияние и вес в государстве приобретали различные люди недуховных санов. Надо было присмотреться и к ним.

Большой интерес у всех находившихся в Иране во времена революции вызвало появление в окружении Хомейни молодого, небольшого роста человека со смешно закрученными кверху усиками, придававшими лицу комическое выражение; лицо казалось всегда улыбающимся, каким-то несерьезным.

Его звали Банисадр. Жил он долго-долго в Париже на отцовские деньги. Семья была богатая, связанная с кругами духовенства. Говорят, учился. Говорят, в Сорбонне. Вроде бы на экономиста.

Если Язди, Готбзаде и сошки помельче, что прибыли вместе с «дедом» из Парижа, мгновенно ухватились за государственные посты, Банисадр прыти такой поначалу не проявлял. Был где-то в тени. Но скоро начал выступать в тегеранских аудиториях с лекциями о принципах исламской экономики. Этим нам следовало бы заинтересоваться, ведь основа строя любого государства – его экономика. Не поняв основу, базис, трудно понять надстройку. А здание в Иране возводилось новое, досель невиданное и неслыханное. Если в надстройке уже мелькали отдельные фигуры, по которым можно было бы составить кое-какое представление о создаваемом обществе, то с экономикой дело было явно темное. Ходили разные слухи, но из практики было ясно: землю крестьянам у богачей брать не разрешают, шахское имущество взяло под свой контроль духовенство, промышленность крупная вроде бы останется как и при шахе – в государственной собственности. А частная? А банки? А внешняя торговля?

Послали наших наиболее хорошо подготовленных товарищей и в экономике, и в персидском языке послушать лекции Банисадра.

Вернулись, рассказывают: осмеивает квалифицированная аудитория лектора за проповедь возможности беспроцентного кредита в банках, уравниловки в имущественных отношениях. Надо было попытаться побеседовать самому, ведь Банисадру уже приклеили ярлык «теоретика и идеолога исламской революции».

Поскольку Банисадр никаких постов в то время не занимал (встреча была в первых числах апреля 1979 года), он согласился принять нас у себя дома.

Обычная буржуазная квартира средней руки. Скромная, но удобная обстановка.

Банисадр поначалу держался весьма настороженно, ершился и лез в атаку: Советский Союз во времена шаха, дескать, вел неправильную политику в отношении Ирана – надо было не иметь никаких отношений с шахом; он, Банисадр, не согласен с Марксовой теорией прибавочной стоимости (это было сказано с вызовом, с какой-то «гордостью»), в СССР существует эксплуатация человека человеком и т. д.

Мы поняли, что надо дать ему возможность выпустить свой припасенный заряд, посмотреть, что же у него тогда останется, а потом уж попытаться завести обсуждение и опровергнуть неправильные заявления.

Вскоре из его высказываний стало ясно: «концепции» Банисадра – это чистейший воды идеализм, приправленный религией, полное отсутствие связи с жизнью.

В запальчивости Банисадр воскликнул, что марксизм-ленинизм никуда не годится хотя бы потому, что проповедует только насилие, в то время как ислам…

Я перебил его (было уже пора ставить вещи на свои места):

– Напомните, пожалуйста, как иранский народ сверг шаха. Хотелось бы также знать, как согласуется ваше утверждение с действиями исламских ревтрибуналов…

Банисадр отмахнулся:

– Это неизбежно…

– Неизбежно когда? Когда свергнутое сопротивляется?

– Да, конечно.

– Так, зачем же вы обвиняете марксизм-ленинизм в применении только насильственных методов?