Оливия Джоулз, или Пылкое воображение - Хелен Филдинг

Она подошла к окну. Маленькое арочное окошко, дает совсем мало света. За окном ее ждал знакомый вид: квартира напротив, вместо занавески – обрывок ткани, видно, как по квартире шастает голый мужик. Внизу на улице какой-то мужик подошел к голубому «Форду Мондео», открыл дверцу и сел позади водителя. Как по команде, оба они уставились в ее окно, но поймав ее взгляд, быстро отвели глаза. Но не уехали. «Непрофессионалы», – подумала она, приветственно помахав им рукой. Интересно, кто же их прислал: Феррамо или МИ-6. Кто бы это ни был, он сделал ошибку, – эта парочка не знала даже азов скрытого наблюдения. Оливия зажгла огонь на плите, достала из морозилки хлеб, сделала горячий тост с фасолью и устроилась у телевизора, по которому шел бесконечный сериал из жизни рабочего класса. Вскоре ее сморил сон.

Проснулась она только на следующий день к полудню. Выглянула в окно: следят за ней или нет? «Форд Мондео» стоял на том же месте. Интересно, куда они хоть отливать ходили, или так всю ночь и просидели в машине, не вылезая? Вряд ли... Вот радость, если эти чудики, вдобавок ко всему, еще и описали ей крыльцо... Пока она об этом думала, зазвонил телефон.

– Оливия? – это была Салли из «Elan». – Оливия, у меня просто гора с плеч, что ты наконец приехала. Как ты там?

Что-то тут было нечисто: откуда Салли могла знать о ее возвращении? Или ей сообщила об этом служба безопасности Феррамо?

– Довольна поездкой? Когда будет готов материал про Гондурас?

– Э-э-э... – Оливия напряглась. – Может, мы его потом обсудим? А то я только вчера ночью вернулась.

– Мне звонил Пьер Феррамо. Он, наверно, говорил тебе? Он хочет, чтобы мы послали кого-нибудь на Красное море... Можно было бы сделать статью о дайвинге, в двух частях. Что-то вроде «Наедине с морем». Идея хорошая. Я звоню спросить – возьмешься за это? Мы бы тогда...

Нет, что-то определенно было не так. Салли Хоукинс явно тушевалась.

– Да, – пробормотала Оливия. В сознании возникла мысль: «Старайся, чтобы голос звучал беззаботно». – Звучит и впрямь здорово. И погружение обещает быть интересным... Единственное... Мне надо пару дней, чтобы прийти в себя, но в принципе, я согласна.

– Вот и хорошо, – повисла пауза. – Оливия, вот еще что... – в интонациях Салли появилась какая-то нарочитость, так плохая актриса читает заученную роль. – Я бы хотела, чтобы ты встретилась с одним человеком... Он кое-что писал для нас. Очень давно... Эксперт по арабским делам. Очень интересный был мужчина! Сейчас ему около восьмидесяти. Сегодня он проездом будет в Лондоне. Перед поездкой на Красное море хорошо бы тебе с ним встретиться. Э-э-э... Расспросить.

– Да, конечно, – пробормотала Оливия. «Салли совсем сбрендила», – подумала она про себя – и скорчила рожицу зеркалу, висящему напротив.

– Отлично. Записывай: «Брукс» на Сент-Джеймс стрит. Это неподалеку от «Ритца». Прямо там, на углу.

– Да, я найду.

– В три тридцать. Профессор Уиджетт.

– Знаю! Я читала его книжку про чувственность у арабов. Про что-то такое.

– Вот и замечательно. Еще раз с возвращением. Позвони мне завтра во второй половине дня.

Оливия положила трубку и, выдвинув ящик комода, принялась искать в нем шляпную булавку. В ее ситуации выходить на улицу без булавки просто опасно!

Выглянув в окно, она обнаружила, что теперь ее пасет не голубой «Форд Мондео», а коричневая «Хонда Сивик», припаркованная через дорогу.

Оливия помахала своим опекунам, включила компьютер, которым ее снабдила МИ-6, и набрала в поисковой системе: «Профессор Уиджетт: арабист».

Уиджетт был заслуженным профессором Оксфордского колледжа Всех Святых. Из-под его пера вышло сорок монографий и больше восьмисот статей о Ближнем Востоке, среди них: «Испорченный Запад: арабское мышление и обоюдоострый меч технологии», «Лоуренс Аравийский и мантия адвоката: идеалы бедуинов и гостеприимство горожан», «Арабская диаспора: вчера и сегодня».

Оливия провела несколько часов в «сети», читая подряд все работы профессора, которые ей попадались. Потом оделась – учитывая промозглую февральскую погоду. Натягивать колготки, шнуровать ботинки, упаковываться в пальто – после двух недель, проведенных в тепле, это казалось дикостью, но почему-то было даже приятно. Одевшись, она выглянула в окно: «Хонда» стояла на том же месте. Тогда Оливия прошла в спальню, распахнула окно, вылезла на подоконник – до пожарной лестницы было рукой подать. Она быстро спустилась вниз, перелезла через стену соседского садика и очутилась на улице. Миновав почту, вышла на Примроуз Хилл, оглянулась: судя по всему, хвоста за ней не было. На кого бы эти шпики ни работали, профессионализма им явно не хватало.

«Брукс» принадлежал к тому разряду заведений, куда женщинам вход разрешен только в сопровождении членов клуба, где на обед подают три блюда, а в качестве десерта приносят пикантные закуски. Плюс: конторка швейцара на входе, наборная деревянная дверь и настоящий камин, в котором плясало пламя. Настоящий кусочек викторианской Англии, Швейцар с желтым от никотина лицом и в поношенном фраке кивнул в сторону библиотеки:

– Профессор Уиджетт там, мисс.

В библиотеке царила абсолютная тишина, если не считать тиканья допотопных часов в углу. С пяток старичков сидели в потертых кожаных креслах, погрузившись в чтение «Finantial Times» или «Telegraph». В углу горел камин. Неподалеку стоял старинный глобус. Вдоль стен стояли шкафы с запыленными книгами. «Ну и ну, – подумала Оливия. – Будь моя воля, я бы прошлась здесь с тряпкой и бутылкой стеклоочистителя!»

Увидев Оливию, профессор Уиджетт поднялся со своего кресла и двинулся ей навстречу. Он был очень высок и очень стар. Просто иллюстрация к стишку, который она когда-то учила в школе: «О смерти Вебстер размышлял, И прозревал костяк сквозь кожу...» Череп Уиджетта и впрямь просвечивал из-под прозрачной, сухой, как бумага, кожи, а на висках бились синие жилки. Профессор был абсолютно лыс.

Однако стоило ему заговорить, как Оливия поймала себя на мысли, что она была ой как не права. Она-то готова была пожалеть немощного старика, а перед ней был мужчина, который мог дать фору любому юнцу. Оливия смотрела на его лицо и читала на нем следы былой красоты: полные, чувственные губы, голубые глаза – насмешливые, жесткие, холодные. Она вполне могла представить Уиджетта во времена королевы

Виктории, скачущим на верблюде, в тюрбане, с винтовкой в руке – он штурмует какой-то форт, затерянный в песках пустыни. В нем было что-то театральное: душа бивака, привыкший к мужскому окружению, при этом – далеко не гомосексуалист.

– Чаю? – спросил он, картинно подняв бровь.

То, как профессор разливал чай, напомнило ей лабораторные работы на уроке химии. Маленькое театральное действо: молоко, заварной чайник, кипяток, масло, сливки, джем. До нее вдруг дошло, почему англичане так держатся за свой ритуал чаепития. Английский чай. Какая блистательная возможность занять чем-то руки, покуда разговор соскальзывает в опасную зону, где бал правят эмоции и инстинкты! «Э-э-э... чересчур крепкий? Добавить кипяточку?» Профессор Уидясетт покашливал, отфыркивался, прочищал горло – все это, задавая ей бесконечные вопросы, которые имели до странности мало общего с предстоящей ей поездкой на Красное море и погружением с аквалангом в нетронутых туристами местах. Что она вынесла из путешествий по арабским странам? Какие, по ее мнению, мотивы стоят за джихадом? Не приходило ли ей в голову, насколько странно, что, пользуясь техническими благами цивилизации: телевидением, компьютером, автомобилем и т.д., – ей никогда не доводилось сталкиваться с вещами, произведенными в арабских странах? Еще молока? Позвольте, позвольте – я сам открою чайник, – надо его долить. Как ей кажется, причина этого – презрение, которое питают арабы ко всякому труду, или же дело в том, что Запад просто не закупает их товары, заведомо им не доверяя? А не кажется ли ей, что арабы так ненавидят Запад еще и потому, что страстно любят все технические новинки? Капнуть еще молока? Сахар? Не случалось влюбиться в араба? Нет, что вы, это не чай, это кошачья моча! Надо сказать официанту – пусть принесет новый!