Цивилизация труда: заметки социального теоретика - Татьяна Юрьевна Сидорина

ребенка. Таким образом, людям кажется, что наука, будто бы обещавшая счастье, на наших глазах обанкротилась»384.

«Но наука разве обещала счастье? – продолжает Золя. – Я не думаю этого. Наука обещала истину, и вопрос в том, можно ли делать счастье из истины? А как прийти к счастью? Как жить и во что верить в условиях, когда нарушаются привычные устои, девальвируются моральные ценности»385.

Золя призывает не поддаваться на лозунги новоявленных пророков, предложив со своей стороны веру в труд:

Работайте же, молодые люди! Я знаю, насколько этот совет кажется банальным… Но я прошу вас подумать о нем и позволю себе, я, бывший все время только работником, сказать вам о том благе, которое я извлек из того долгого труда, который наполнил всю мою жизнь. Мое вступление в жизнь было трудное: я знал и нищету, и отчаяние, я жил потом в борьбе, живу в ней и теперь, разбираемый, отрицаемый, осыпаемый оскорблениями. И что ж? У меня была только одна вера, одна сила – труд. Поддержала меня только та огромная работа, которую я задал себе, передо мной всегда стояла вдалеке та цель, к которой я двигался, – и этого было достаточно, чтобы поднимать меня, придавать мне мужество, когда плохая жизнь подавляла меня. Труд, про который я говорю вам, – это труд правильный, ежедневный, урок, обязанность, которую себе задал, хоть на шаг каждый день подвигаться в своем деле сколько раз поутру я садился за свой стол с потерянной головой, с горечью во рту, мучимый какою-нибудь великой болью, физической или нравственной! И каждый раз, несмотря на возмущения моего страдания, мой урок для меня был облегчением и подкреплением…

Труд! Господа, только подумайте о том, что это единственный закон мира, тот регулятор, который влечет органическую материю к ее известной цели! Жизнь не имеет другого смысла, другой причины быть, мы все появляемся только для того, чтобы совершить нашу долю труда и исчезнуть.

Жизнь есть не что иное, как сообщенное движение, которое она получает и завещает и которое, в сущности, есть не что иное, как труд, как работа великого дела, совершаемого во все века. И потому как же нам не быть скромными и не принять того урока, который задан каждому из нас, без возмущения и не уступая гордости своего «я», которое считает себя центром и не хочет ступить в ряды?

Как только этот урок принят, мне кажется, что спокойствие должно установиться во всяком человеке, даже самом измученном. Я знаю, что есть умы, мучимые бесконечностью, которые страдают от тайны; к ним я братски обращаюсь, советую им занять свою жизнь каким-нибудь огромным трудом, которого, хорошо бы было, они не видели конца. Это – тот маятник, который даст им возможность идти прямо, это – ежечасное рассеяние, это зерно, брошенное уму, для того чтобы он молол его и делал из него насущный хлеб с удовлетворенным сознанием исполненного долга…

Сильный народ только тот, который трудится, и только труд дает мужество и веру… Будущий век, беспредельное будущее принадлежит труду. Пусть не сомневаются в этом. И разве мы не видим уже в поднимающемся социализме зачаток социального закона будущего, закона труда для всех, труда – освободителя и примирителя?386

Комментируя слова Э. Золя, Л. Толстой соглашается с ним, что молодежи необходимы новые ориентиры, но то, что предлагает Золя, представляется Толстому еще более неясным и неопределенным, чем речи тех учителей, которых порицает Золя.

«Трудиться во имя науки! – возражает Толстой. – Но в том-то и дело, что слово “наука” имеет очень широкое и мало определенное значение, так что то, что одни люди считают наукой, т. е. делом очень важным, считается другими, и самым большим количеством людей, всем рабочим народом, ненужными глупостями. И нельзя сказать, чтобы это происходило только от необразования рабочего народа, не могущего понять всего глубокомыслия науки: сами ученые постоянно отрицают друг друга. Одни ученые считают наукой из наук философию, богословие, юриспруденцию, политическую экономию; другие ученые – естественники – считают все это самым пустым, ненаучным делом, и, наоборот, то, что позитивисты считают самыми важными науками, считается спиритуалистами, философами и богословами, если не вредными, то бесполезными занятиями»387.

Толстой ссылается на китайского философа Лао-Дзы, сущность учения которого состоит в том, что высшее благо как отдельных людей, так и целых народов может быть приобретено через познание «Дао»388, которое, в свою очередь, может быть приобретено только через неделание. Все бедствия людей, по учению Лао-Дзы, происходят не столько потому, что они не сделали того, что нужно, сколько оттого, что они делают то, чего не нужно делать. Люди избавились бы от всех личных и общественных бедствий, если бы они соблюдали неделание.

«Я думаю, что он (Лао-Дзы. – Т. С.) совершенно прав. – пишет Толстой. – Пусть каждый усердно работает. Но что? Биржевой игрок, банкир возвращается с биржи, где он усердно работал; полковник с обучения людей убийству, фабрикант – из своего заведения, где тысячи людей губят свои жизни над работой зеркал, табаку, водки. Все эти люди работают, но неужели можно поощрять их работу?..

Кто не знает тех безнадежных для истины и часто жестоких людей, которые так заняты, что им всегда некогда, главное – некогда справиться с тем, нужно ли кому-нибудь и не вредно ли то дело, над которым они так усердно работают. Вы говорите им: “Ваша работа бесполезна или вредна потому-то и потому-то, погодите, рассудимте дело”; они не слушают вас и даже с иронией возражают: “Хорошо вам рассуждать, когда нечего делать, а я работаю над исследованием того, сколько раз такое-то слово употреблено таким-то древним писателем, или над определением форм атомов, или над телепатией” и т. п.»389.

Толстой обращает внимание на утвердившееся мнение о неразрывной связи труда и добродетели: «Ведь только муравей в басне как существо, лишенное разума и стремлений к добру, мог думать, что труд есть добродетель, и мог гордиться им.

Г-н Золя говорит, что труд делает человека добрым; я же замечал всегда обратное: осознанный труд, муравьиная гордость своим трудом, делает не только муравья, но и человека жестоким. Величайшие злодеи человечества – Нерон, Петр I – всегда были особенно заняты и озабочены, ни на минуту не оставаясь сами с собой, без занятий или увеселений.

Но если даже трудолюбие не есть явный порок, то ни в каком случае оно не может быть добродетелью. Труд так же мало может быть добродетелью, как питание…