Секретный туннель - Сергей Зверев

— Какой? — в глазах босса мелькнуло нечто похожее на несмелую надежду.

— Честно говоря, мизерный… Равный бой. На ножах. Ты ведь когда-то, я слышал, хвастался, что мастерски владеешь этой штукой. Я договорюсь с парнями — если ты меня прикончишь, то они позволят тебе уйти. Живым…

— Слово даешь? А если я не хочу драться с тобой, а хочу сам выбрать себе противника?

— Не части, босс. Даю слово. А противника выбирай. Любого, кроме девчонки.

— А может, я напоследок именно с ней хочу схватиться? — улыбка Алехандро из жалкой на глазах превратилась в наглую.

— Нет, — покачал головой Джексон. — Повторяю: любой из нас троих.

— Ну, почему же нет, — неожиданно подала голос Мария. — Я тоже имею право, и я говорю — да! Я согласна на равный бой с этим уродом…

— Мария, ты что, с ума… — попытался было встрять Скат, но девушка упорно продолжала стоять на своем. — Да черт с тобой, делай ты что хочешь… Но, если что — я его пристрелю.

— Только посмей, тениенте, — девушка отдала все оружие товарищам и взяла в руки протянутый Тритоном длинный нож. Такой же нож получил от Ската и Алехандро, преобразившийся буквально на глазах — казалось, толстяк даже стал чуть выше ростом и вся его мощная фигура, замершая в боевой стойке, излучала злую уверенность в победе…

Джексон зря опасался за жизнь Марии. Хотя сама схватка со стороны, возможно, поначалу и напоминала свару между огромным сенбернаром и обычной некрупной кошкой… Первое, что сделала девушка, — отбросила в сторону армейский нож. А затем ринулась в атаку. И с первых же секунд схватки спецназовцы поняли, что Алехандро обречен. Повидавшие многое и многое умеющие, они, может быть, впервые видели, чтобы человека убивали так методично и деловито, без какой-либо особой ярости, ненависти и остервенения — просто человек умеючи делал свою работу. И эта страшная деловитость вызывала и уважение, и легкую оторопь, и даже некое подобие сдержанного неодобрения…

Наконец, звуки, — наверное, именно так звучали бы удары бейсбольной битой по свиной туше, — затихли. Алехандро, изломанный и окровавленный, лежал на каменном полу, как-то странно откинув в сторону голову. В нехорошей тишине раздавалось лишь шумное дыхание Марии, медленно приходившей в себя после боя…

— Ох, и баба, — едва слышно шепнул на ухо Скату мичман. — Это ж зверюга… Берсерк! Ты видел, как она ему одним ударом шею набок своротила? Брюс Ли, блин… Надо майору шепнуть, чтоб он ее и близко не подпускал.

— Майор без нас с тобой разберется, — сухо ответил Катков и подвел итог: — Все, теперь можно и в отпуск. Но сначала я напьюсь. Как последний дикий прапор на дальней точке…

Солнце, весь нескончаемый тропический день добросовестно освещавшее и прогревавшее буро-зеленые просторы льяноса и сельвы, быстро клонилось к невидимому горизонту, прятавшемуся где-то за стеной зарослей. Неутомимое светило все же решило немного отдохнуть и несколько часов поспать, пока в ночном небе будут перемигиваться любезно подменившие его огромные южные звезды.

Над широкой гладью Ориноко носился легкий ветерок, местами взбивавший на водной поверхности мелкую рябь, прогонявший к береговым зарослям всю мелкую мерзость вроде москитов и даривший если и не настоящую вечернюю прохладу, то хотя бы некое ее подобие. Во всяком случае, пассажиры длинного «авианосца», неспешно молотившего винтом мутноватые струи вечерней реки, после влажно-душной сельвы чувствовали себя на этом судне вполне комфортно.

Старший мичман Троянов отхлебнул водички из пластиковой бутылки, покосился в сторону кормы, где за небольшим столиком расположились Орехов с Джексоном, и негромко спросил у Каткова, стоявшего рядом:

— Слав, вот скажи ты мне: о чем они могут говорить уже битых два часа?

Лейтенант, облокотившийся на низкий фальшборт и оттого напоминавший большую нахохлившуюся птицу, бездумно посматривал то на последние алые полосы догоравшего заката, то на медленно струившуюся вдоль борта катера воду. Вопреки недавнему грозному обещанию Скат пока был абсолютно трезв. На вопрос мичмана лейтенант безразлично пожал плечами и так же тихо ответил:

— Значит, есть о чем… Ты же не знаешь, какие дополнительные указания мог получить майор от своих полковников. И я не знаю. Может, он этого наемника вербует.

— Да кому этот рейнджер сдался? Так и так ему конец: даже если мы его не пристрелим, то он до конца дней своих в местной тюряге гнить будет!

— Кто знает, Валера, кто знает… Он тогда, после боя на базе, без всякого разрешения куда-то по-тихому смылся, а вернулся с вещмешком и с кейсом — типа его личные вещи. Ну, барахло его досматривать, конечно, тогда никто не стал, не до этого было. Да и неловко вроде — человек только что вместе с нами под пулями был и, между прочим, бандюков тех не жалел, молотил всех подряд что твоя авиапушка… Так что, есть у меня мыслишка, что у этого солдата удачи есть чем поторговаться и выгадать для себя условия капитуляции помягче. Я не про бабки, конечно, а про какие-нибудь документы. По делам всей этой подземной наркомафии, например. А вообще-то, еще раз говорю: не нам с тобой решать…

— Да мне-то что, — сплюнул за борт Тритон, — пусть хоть орден ему дают… Слышь, лейтенант, а разговор-то у них, видно, не очень веселый. Вон, бутылку уже приговорили, а по ним фиг скажешь. Только рожи мрачнеют все больше. Как на похоронах, ей-богу…

…Орехов слушал неторопливый, с длинными паузами рассказ Джексона и злился. Злился на себя, потому что, несмотря на весь свой немалый жизненный опыт и неплохое, как ему казалось, умение разбираться в людях, сейчас майор никак не мог определиться, как же ему относиться к человеку, сидящему напротив. С одной стороны, этот Джексон — хотя какой он к чертям собачьим Джексон, помнит ли он сам свое настоящее имя? — был самым обычным наемником, циничным, безжалостным, готовым убивать кого угодно за хорошие деньги. С другой… Что-то, не имеющее пока четкого и ясного определения, мешало Орехову однозначно причислить этого потрепанного жизнью мужика к числу обычных мерзавцев…

— Самое смешное то, что я после училища сам в этот Афганистан попасть хотел, — твердой рукой разливая виски по стопкам, криво усмехнулся Джексон. — В общем, полный набор молодого дурака: романтика войны, настоящая мужская игра, испытать себя огнем, орденок заработать. После училища ВДВ в Кировабад попал — то еще местечко, вроде места ссылки для неудачников. Ну, а через год сбылась мечта идиота — в Афган послали. И главное, ведь уже мы все тогда знали, что это не красивая война за интересы тогда еще живого СССР, что там творится самый настоящий бардак, а все равно иллюзий были полные штаны… Как больно бьют грабли, мы понимаем только через собственный лоб. Вот там-то я сразу понял, что нет в войне ни романтики, ни красоты, а есть грязь, кровь, страшная усталость и вполне реальная возможность просто сойти с ума…

Рассказчик из Джексона был не ахти какой, но Орехов, дымя сигаретой, очень живо все себе представлял. Словно просматривал куски старой хроники восьмидесятых, или нарезку из кадров неведомого, еще никем не снятого художественного фильма. Звучали чужие, непривычные для уха, но уже не раз слышанные названия вроде Джелалабада, Герата, Саланга и пакистанского Пешавара. В памяти вдруг всплыли кадры из недавнего фильма про наших десантников в Афгане: открывается рампа Ил-76-го, и на фоне бледно-голубого, выжженного безжалостным солнцем неба танцует под громко-визгливую восточную мелодию боевой вертолет Ми-24. Советская вертушка на фоне чужих минаретов — нечто иррациональное и символическое…