О Китае - Генри Киссинджер

В нормальном союзе разногласия по конкретным вопросам обычно ведут к усилению поисков урегулирования расхождений по оставшимся вопросам. Во время же того злополучного визита Хрущева в Пекин в 1958 году возникла возможность выдвинуть, по-видимому, бесконечный список жалоб с обеих сторон.

Хрущев с самого начала загнал сам себя в невыгодную позицию, начав с обвинений в адрес своего посла за несанкционированное обсуждение военно-морских баз. Мао Цзэдун, хорошо осведомленный в том, как действуют в коммунистических государствах, легко разглядел полную несостоятельность этого предложения. Пересказ последовательного хода событий привел к широкому диалогу, в ходе которого Мао Цзэдун втянул Хрущева в еще более унизительное и абсурдное положение. Скорее всего Мао поступил так обдуманно: он хотел продемонстрировать китайским кадрам ненадежность руководителя, покусившегося на образ Сталина.

Мао Цзэдун также получил возможность показать, как глубоко пало властное поведение Москвы. Мао жаловался на пренебрежительное поведение Сталина во время его визита в Москву зимой 1949/50 года:

«МАО: …После победы нашей революции Сталин сомневался в ее характере. Он полагал, что Китай станет второй Югославией.

ХРУЩЕВ: Да, он считал такое возможным.

МАО: Когда я приехал Москву [в декабре 1949 года], он не хотел заключать договор о дружбе с нами и не хотел аннулировать старый договор с Гоминьданом[256]. Я вспоминаю, что [советский переводчик Николай] Федоренко и [эмиссар Сталина в Китайской Народной Республике Иван] Ковалев передали мне его [Сталина] совет осуществить поездку по стране и осмотреться вокруг. Но я сказал им, что у меня только три задачи: поесть, поспать и справить большую нужду. Я не ехал в Москву, чтобы только поздравить Сталина с днем рождения. Поэтому я сказал, что если вы не хотите заключать договор о дружбе, пусть так и будет. Я выполню три мои задачи»[257].

Взаимное раздражение быстро переросло в небывалые в истории современности споры. Когда Хрущев спросил Мао Цзэдуна, действительно ли в Китае рассматривают Советы как «красных империалистов», Мао дал ясно понять, что недоразумения внутри союза уже стали нагнаиваться: «Дело не в красных или белых империалистах. Жил когда-то человек по имени Сталин, прибравший к рукам Порт-Артур и превративший Синьцзян и Маньчжурию в полуколонии, а также создавший четыре совместные компании. Это все были его добрые дела»[258].

И все же, несмотря на жалобы Мао Цзэдуна на национальной почве, он уважал вклад Сталина в идеологию:

«ХРУЩЕВ: Вы защищаете Сталина. И Вы критикуете меня за критику Сталина. А теперь наоборот.

МАО: Вы критиковали [его] по другим вопросам.

ХРУЩЕВ: На съезде партии я говорил об этом тоже.

МАО: Я всегда говорил, и сейчас, и тогда в Москве, что критика ошибок Сталина оправданна. Мы только не согласны с отсутствием четких пределов этой критики. Мы считаем, что из десяти пальцев Сталина только три были гнилыми»[259].

Мао Цзэдун задал тон встрече на следующий день, приняв Хрущева не в комнате официальных приемов, а в своем плавательном бассейне. Хрущеву, не умевшему плавать, пришлось плавать со спасательным кругом. Два деятеля разговаривали плавая, а переводчики следовали за ними взад и вперед по бортику бассейна. Хрущев позднее жаловался: «Мао всегда старался занять более выгодную позицию. Ну, я устал от этого… Я вылез из бассейна и сел на его краю, болтая ногами в воде. Теперь я был сверху, а он плавал внизу»[260].

Отношения даже еще больше ухудшились год спустя, когда 3 октября 1959 года Хрущев остановился в Пекине на обратном пути из США, желая проинформировать капризного союзника о своей встрече в верхах с Эйзенхауэром. Китайские руководители, уже довольно подозрительно относившиеся к сосуществованию Хрущева с Америкой, еще больше возмутились, когда Хрущев встал на сторону Индии во время первого пограничного столкновения в Гималаях между индийскими и китайскими войсками, произошедшего накануне.

Хрущев, для которого дипломатия не была сильным коньком, умудрился поднять чувствительный вопрос о Далай-ламе — не так много тем могло вызвать такую острую китайскую реакцию. Он критиковал Мао Цзэдуна за то, что тот не был достаточно тверд во время восстания в Тибете в начале того года, завершившегося бегством Далай-ламы в северную Индию: «Я скажу Вам то, что гостю не следовало бы говорить: события в Тибете — это Ваша ошибка. Вы управляли Тибетом, у Вас должна была быть своя разведка там и Вы должны были знать о планах и намерениях Далай-ламы»[261]. После возражений со стороны Мао Хрущев настойчиво продолжил обсуждать эту тему, высказавшись в том плане, что китайцам следовало бы лучше ликвидировать Далай-ламу, чем позволить ему сбежать:

«ХРУЩЕВ: …Что же касается бегства Далай-ламы из Тибета, если бы мы были на Вашем месте, мы не дали бы ему возможности сбежать. Было бы лучше, если бы он оказался в гробу. А теперь он в Индии и, вероятно, уедет в США. Разве это на пользу социалистическим странам?

МАО: Это невозможно, мы тогда не могли его арестовать. Мы не могли запретить ему выезд, так как граница с Индией очень велика, и он мог пересечь ее в любом месте.

ХРУЩЕВ: Тут речь не об аресте, я просто говорю, что Вы были не правы, дав ему возможность выехать. Если Вы дали ему такую возможность сбежать в Индию, то что остается Неру делать с этим? Мы считаем, что события в Тибете — это ошибка коммунистической партии Китая, а не вина Неру»[262].

Тогда Мао Цзэдун и Хрущев в последний раз встречались вместе. Удивительно другое: в последующие 10 лет остальной мир относился к китайско-советским трениям как к некоей семейной ссоре между двумя коммунистическими гигантами, а не как к борьбе не на жизнь, а на смерть, в которую она превращалась. Во время нарастающей напряженности с Советским Союзом Мао развязал еще один кризис с Соединенными Штатами.