Хороший сын, или Происхождение видов - Чон Ючжон

Хэвон пояснила, что это рисунок Ючжина. И спросила, видела ли я раньше такого рода картинки. Я не видела ничего подобного. На самом деле я никогда внимательно не просматривала альбомы и детские дневники с рисунками Ючжина. Тем более, такие небрежные каракули, оставленные в блокноте. Поэтому я не могла ничего ей рассказать о картинках своего шестилетнего сына. Возможно, это прозвучит как оправдание, но я была слишком занята, а Ючжин обычно и не настаивал на внимании. С тех пор, как он все научился делать сам, он и делал все сам. Классный руководитель всегда выделял его, как очень самостоятельного ребенка, будто он был таким с самого рождения.

Я спросила Хэвон, в чем проблема, хотя и сама понимала, что мой голос был очень раздраженным. Так я говорила ей: Ты что, хочешь проводить психоанализ по каракулям шестилетнего мальчика? Или ты хочешь критиковать его нравственность? Перестань. Кто знает, вдруг эта мазня окажется первой картиной гениального художника, который удивит весь мир. Жан-Мишель Баския тоже был ребенком, рисовавшим непонятные граффити на улице.

Хэвон пустилась в объяснения. Когда она приехала в изостудию, как раз закончились уроки. Юмин первым выбежал из студии навстречу тете. Затем появился Ючжин. Он шел под зонтом вместе с девочкой в белом платье. Девочка была очень красивой, это было видно даже издалека. Зонтик склонился над ней, они оба глядели друг на друга и смеялись. Видимо, Ючжин с ней дружил.

На дороге были пробки, и мы очень долго добирались до ресторана. Все это время Ючжин, сидевший сзади, что-то рисовал мелками. Он не обращал внимание на болтающего Юмина, который сидел на переднем сиденье. Ючжин перестал рисовать, только когда Хэвон припарковала машину. Он положил блокнот на колени, собрал цветные мелки и положил их в сумку. В этот момент Юмин быстро протянул руку к блокноту, Ючжин схватил его, и в одно мгновение Юмин вырвал из него лист. Ючжин сердито смотрел на брата.

Хэвон отняла у Юмина картинку. Она просто хотела вернуть ее хозяину, но случайно увидела рисунок. На картинке была та самая девочка. Длинные волосы с аккуратной челкой и ободок, похожий на диадему. Когда Хэвон уточнила, та ли это девочка, мальчики промолчали. Ючжин попросил вернуть рисунок. Хэвон не отдала, а Юмин тихо и грустно сидел на переднем сиденье. Он все пытался угадать настроение Ючжина. Наверно, он чувствовал себя виноватым.

Хэвон отдельно поговорила с Юмином. Тот сказал, что Ючжин нарисовал такую картинку не в первый раз. Когда появляется девочка, которая ему понравилась, он рисует подобный рисунок и на следующий день втайне кладет в ящик ее стола или в сумку. Девочки, поневоле получавшие подобные подарки, ужасно плакали, но учителя до сих пор не нашли виновника.

Хэвон предложила мне провести тесты. Сказала, что у Ючжина, возможно, есть серьезная проблема. Я почувствовала, как горело мое лицо, будто ни с того ни с сего меня ударил по нему незнакомый прохожий. Я не могла сдержать раздражения. Спросила ли она и самого Ючжина, а не только Юмина? Дала ли ему объясниться?

Хэвон кивнула головой. Когда она спросила Ючжина, почему он нарисовал такую картинку, он ответил одним словом. Интересно. Он не объяснил, что ему было интересно. Рисовать картинку. Или наблюдать, как испугавшиеся девочки плачут.

Я не могла согласиться на предложение Хэвон. Более того, мне было ужасно неприятно. А что такого? Дети же часто воображают то, что может шокировать взрослых, или могут это нарисовать, или просто поиграть с этим. Я сказала про это Хэвон. Может, она забыла, что Ючжину всего шесть, а не шестнадцать.

Хэвон ответила, что в шестнадцать уже и не нужно было бы проводить тесты, потому что он бы уже сидел в детской тюрьме.

Она сказала, что обычные дети творят такие дела, не задумываясь о последствиях, а Ючжин прекрасно знает, что он делает. То, что я никогда не видела его картинки, как раз тому свидетельство. Если человек что-то прячет, значит, он знает, что это надо прятать. Раз такое уже повторялось несколько раз и его не поймали, говорит о том, что он очень дотошный.

У меня закружилась голова, щеки пылали, я была в ярости. Мне казалось, что она считает Ючжина потенциальным преступником.

Но даже увидев мое разгневанное лицо, Хэвон не отступала. Она указала на голову девочки на картинке и сказала: «Это вообще-то не та девочка, это ты. Для мальчиков в возрасте Ючжина все женщины являются воплощением мамы. Ребенок отрезал голову мамы и воткнул ее на кончик зонта, значит, у него серьезные проблемы, и я предлагаю узнать, в чем они заключаются. Почему ты сердишься?»

Я забрала детей и вышла из ресторана. Останься я еще ненадолго, я бы, чего доброго, оттаскала бы Хэвон за волосы. Если уж говорить начистоту, мы с Хэвон всегда были скорее соперницами, чем сестрами. Поскольку мы были погодками, у нас была общая одежда, общие книги. Хэвон всегда была первая в учебе, но терпеть не могла, когда на конкурсе сочинений я получала хотя бы грамоту. Ей все без конца делали комплименты, говоря, что она умная, но, когда изредка хвалили меня, она становилась чернее тучи. Назло мне она крупно подписала своим именем книгу из серии мировой литературы, которую я особенно любила. А на грамоте исправила один слог в имени и превратила ее в свою. Иногда она крала мои эссе по художественной литературе и сдавала их как свои. Когда мы стали взрослыми и каждая стала жить своей жизнью, между нами всегда чувствовалась какая-то напряженность. Это нельзя назвать безразличием, это было противостояние. Иногда мой муж жаловался на то, что Хэвон относилась к нему, как к малолетке. Вот и этот случай из той же серии.

С того дня я перестала общаться с Хэвон. Даже услышав, что она открыла свою собственную клинику, я не поздравила ее. Во время праздников или в день рождения отца я старалась с ней не сталкиваться. Хэвон тоже не связывалась со мной. Мы впервые встретились месяц назад на похоронах Юмина и моего мужа.

Уходя с похорон, Хэвон сказала мне прийти к ней, если понадобится помощь. Я прекрасно знаю свою сестру — это было сказано не из простой вежливости. Она предлагала «как-нибудь пообедать вместе», только когда и правда собиралась это сделать. Значит, предложение прийти к ней означало, что она хочет мне помочь, несмотря на то, что было. Возможно, я выглядела так жалко, что ее обида полностью испарилась. Или она уже предвидела, что вскоре я приду к ней вместе с Ючжином. Так это или нет, но сейчас мне действительно была очень нужна ее помощь. По правде говоря, она была моей единственной надеждой.

Примерно через час мы с Хэвон сидели напротив друг друга. Увидев меня, она особо не удивилась. Не спросила, зачем я пришла или как я поживаю. Мне бы хотелось, чтобы она что-то сказала мне, облегчив тем самым ситуацию. Но она просто молча смотрела на меня. Мне пришлось начать. Перед тем как рассказать о причине моего визита, я напомнила ей о врачебной тайне. Секреты пациента, которые она узнает во время лечения, должны остаться между нами.

Хэвон ответила не сразу. В ее глазах, которые смотрели прямо на меня, читались противоречивые эмоции. Но читались они четко, как рекламный щит на улице. Замешательство от того, что она должна поклясться сохранить тайну; неприязнь к человеку, который просит о помощи и при этом сам выдвигает условия; любопытство узнать причину моего визита; чувство ответственности перед сестрой, нуждающейся в помощи. Я подождала, пока она вернет контроль над собой. Я должна была получить обещание сохранить тайну, иначе я не могла ей ничего сказать.