Физиология наслаждений - Паоло Мантегацца

Бывает ли пристрастие к животным признаком сердечной доброты или эгоизма? Вот один из вопросов, часто возникающих у нас.

Некоторые горячо придерживаются того мнения, что человек, восторженно любящий свою собаку, выказывает тем чувствительность и привязчивость своей души; другие же, наоборот, с ужасом вспоминая о жестокой и сварливой старухе, страстно привязанной к скворцу своему или канарейке, утверждают положительно, что любовь к животным бывает признаком полнейшего эгоизма.

Анализируя это чувство, можно усмотреть степень эгоизма, которая, как неизбежная тень, сопровождает лучшие движения нашего сердца. Охотник до птиц, любящий доставляемое ими удовольствие, запирает их в клетку, женщина же, одаренная более нежным чувством любви, нередко выпускает их на свободу.

Наслаждения эти никогда почти не бывают простыми радостями; к ним всегда присоединяются удовольствия поимки, обладания и все прочие разнообразные формы удовлетворения самолюбия.

Птицы, полные движения и горячих порывов, глубоко заинтересовывают наше внимание, и любовь к ним бывает похожа на любовь к младенцу. Как часто, видя прыгающего у ног наших воробушка, мы спешим ему вослед, как бы желая разгадать жизнь, скрывающуюся в этом крошечном, горячем тельце, и приобщить себя, так или иначе, к внутреннему бытию этого маленького существа.

Приязнь наша к более крупным млекопитающим изменяется по личному характеру животного, так как здесь развитие интеллигенции обрисовывает уже нравственную индивидуальность каждого. Аффект, влекущий нас к общению с ними, менее жив в своих внезапных проявлениях, но более страстен, чем пристрастие наше к птицам. Интересует нас в них, уже не красота внешности или грация приемов и движении, сколько интеллигентное общение, отвечающее нашей о них заботливости. Безобразнейшая дворняжка может иной раз возбудить более живую приязнь к себе, чем красивейшая из глупых английских собачонок.

Привязанность к животным может быть усложнена теми же самыми элементами, которыми привлекают нас к себе и неодушевленные предметы. Так, некоторые увлекаются уходом за канарейками потому только, что одна из них увеселяла своими песенками болезненность его раннего детства, и вид этих птичек приводит ему на память и мать, и отцовский дом. Другой не может без удовольствия видеть ворону, так как ему пришлось принести сотни ей подобных на алтарь физиологических опытов и наблюдений. Третий не может завидеть петуха без некоего прилива сердечной благодарности, так как тот случайно разбудил его в то самое мгновение, когда он спал и его хотели ограбить. Один мой знакомый, наконец, всегда приветствовал вид шелкового кокона особенным блеском взгляда и умилением сердца, так как этому драгоценному китайскому переселенцу он был обязан всем богатством своего дома.

Причина, разделяющая привязанности к животным на два столь противоположных стана защитников и врагов, состоит в том, что оба стана смешивают две разновидности этого чувства. Люди с нежными и великодушными чувствами могут любить и животных, но оставляют при этом лучшую долю своей любви братьям по естеству; к дальним сродникам своим из животного мира они ощущают только чувство любовного покровительства, и вот эти-то люди в особенности любят защищать животных от наносимых им обид и притеснений. Другие, напротив того, став эгоистами по преклонности лет или по своей природе, избегая тех сердечных привязанностей, за которыми может последовать нестерпимая для них потребность благодарности, предаются всецело страстной привязанности к собаке, кошке или канарейке и достигают безумной к ним привязанности. К этому второму разряду охотников до представителей животного царства принадлежат безумные и нетерпимые холостяки в париках, утешающиеся нюханием табака и тому подобным, заставляющие собак и кошек целовать и лизать себя, профанируя в среде животных подобие лучших чувств человеческого сердца. Эти страстные охотники до животных любят их с полным эгоизмом; и, укладывая собак своих на мягкие пуховики и укачивая котов на коленях своих, они с яростью в глазах давят жалкое насекомое и хладнокровно смотрят на удар, наносимый мясником в лоб убиваемого быка, потому что они способны к величайшей жестокости к животным, не принадлежащим к возлюбленному их сералю. Посреди этих двух разновидностей записных любителей животного мира – тех людей, которые любят их физиологическим, естественным образом и тех, которые привязаны к ним патологически-болезненно, находится толпа наслаждающихся удовольствиями и того, и другого разряда, страстно возлюбив какое-либо животное и ненавидя всех прочих неповинных тварей.

Выражение всех этих наслаждений не носит определенного характера, так как к животным можно обратиться со всевозможными видами сочувствия и любви. Можно, играя с ними, и улыбаться, и хохотать, и устроить с ними себе беседу, и напевать им песни, и потирать себе руки, и поплясывать около них. Ласка рукой бывает самым естественным выражением любви к животным. Поцелуй бывает выражением здравого чувства только тогда, когда он посылается издали, и всего чаще тем животным, которые не способны отвечать тем же, т. е. птицам; в этом случае нет прелестнее картины, как вид двух розовых губок, играющих с носиком канарейки. Во всех других случаях поцелуй, данный животному, служит признаком болезненности чувства, и я смело бросаю упрек тем женским устам, которые марают себя поцелуем собачьей слюнявой морды. Пусть рот подобной личности не удостоится никогда поцелуя себе подобных. Словом, все чувства общительности способны налагать на предметы свое отражение, и аффект наш в подобных случаях может достигать необычайной степени, доставляя нам весьма сильные наслаждения. Неспособность читать при виде предметов собственных воспоминаний написанную на них повесть всегда служила признаком эгоизма и пошлости сердечной. Ежели позволительна бывает усмешка над человеком, не могущим расстаться без сердечных слез с собственным стулом, то нет возможности сочувствовать тому, кто не умеет прочесть ни единого слова на памятнике сердечной своей привязанности.

Глава XVII. О наслаждениях чувством благоволения

Начав с наименее сложного из аффектов, т. е. с любви человека к самому себе, мы перейдем к аффектам более сложным; бросив беглый взгляд в бесконечную и таинственную область самолюбивых стремлений, мы коснулись любви и к неодушевленным предметам, и к животным – любви, в которой еще преобладает всецело участие первого лица. В настоящую минуту, по естественному ходу дела, нам предстоит заняться любовью к людям, и перед нами открывается наконец нескончаемый кругозор действительной любви, где ярко сияют высшие радости сердца. Здесь чувство дышит горячо и бурно; и вот колеблется уже в руке перо, желавшее, подчинившись неумолимо-холодным велениям разума, спокойно начертать повесть человеческого чувства; но к этому исследованию сердечных гармоний трудно приступить без радостного трепета и страха. Если при анатомическом исследовании сердечных наслаждений задрожит нож в моей руке и ежели во мне при этом заговорит сильнее голос сердца, чем строгое заключение ума, то пусть читатель простит невольное увлечение. Даю слово, что позже, когда блеснет уж седина в волосах моих, когда морщины избороздят мой лоб, я снова примусь за анализ тех же самых чувств, и тогда рука моя будет вернее зондировать фибры сердца, и нож мой вонзится глубоко и смело! Горе юноше, способному анатомировать сердечное чувство без трепета и без капли холодного пота на челе.