Печать на сердце твоем - Андрей Валентинов

— Свободен? — повторил Згур, чувствуя, как давняя злость вновь лижет сердце. — Ты тоже стал свободен, когда изменил Краю? И теперь хочешь, чтобы я…

Он не договорил, отвернулся. Злость куда-то пропала. Да и на кого злиться? На Ивора? На себя самого?

— Велга не считает меня изменником, Згур. Но дело даже не в этом. У каждого человека есть выбор — всегда, даже у плахи. У меня он тоже был тогда, двадцать лет назад. Я мог выполнить приказ — и бросить Алану в плену. Если ее свобода — цена моей измены, то я согласен. И ты тоже — цена моей измены. Я ни о чем не жалею, Згур. И, надеюсь, не пожалеешь и ты…

— Я!.. — Згур вскочил, слова мешались, путались. — Я согласился только потому, что меня попросил Кей! Он… Он мой командир! И еще… Я считаю… Я думаю, что Краю не нужен Огрин в Железном Венце. Правительница поймет…

Обо всем этом Згур думал уже много раз — по дороге в Валин. Велга поймет, поймет Барсак. Он — не изменник…

Ивор вновь усмехнулся, но ответил твердо, без улыбки:

— Может, ты и прав, Згур. Велегост нужен Краю, как нужен и мне. Но об этом ты подумал уже потом, правда? А тогда тебе просто захотелось согласиться, пусть даже нарушив волю самого Дия Громовика. Это и есть свобода…

Згур невольно кивнул. Убедили даже не слова, а голос — спокойный, рассудительный, с чуть приметной лукавинкой. Палатин, наверно, прав…

— Нельзя жить по чужой воле, Згур. Те, кто верит в Вознесенного, считают, что свобода выбора — это высший дар богов. Это самое дорогое, Згур. И за это дорогое приходится очень дорого платить. Но пренебрегать этим даром — худший из грехов…

Згур вновь кивнул, соглашаясь, но внезапно вспомнил. Тонкие руки в золотых кольцах, тихий, словно неживой голос. «Ему все верили, Згур! Ему нельзя не верить!» И. — слезы матери…

Он словно очнулся. Сирии! Птица Мары-Смерти со сладким голосом. «С ним трудно спорить!» Да, спорить трудно. Но он и не станет.

Згур медленно встал, усмехнулся. Удивленный Ивор умолк.

— Я не верю в Вознесенного, сиятельный. Ты прав, все очень просто. Кею Велегосту грозит беда, и я захотел ему помочь. Вот и все. Если для этого нужна свадьба — то пусть будет свадьба. Даже если это выгодно тебе. Кстати, Улада согласна?

Последние слова он произнес легко, почти небрежно, но сердце замерло. Они говорят о свободе, о власти, но ведь речь идет о человеке — о нелепой, некрасивой девушке, которую он уже однажды предал.

— Улада? — Палатин явно удивился, пожал плечами. — Думаю, согласна. Черемоша словно боги послали. Теперь она уже не верит в эту дурь.

Дурь? Згур вздрогнул, как от удара. Вот, значит, как!

— Я должен поговорить с ней, Палатин. Сегодня. Ивор, кажется, хотел возразить, но, подумав, кивнул.

Згур вздохнул с облегчением. Если Улада не согласится, он пошлет всю эту затею прямиком к Косматому в берлогу.

— И еще. Ты вспомнил Черемоша. Где он?

Палатин, явно удивившись, недоуменно пожал плечами:

— Не знаю. Где-то у лехитов. Я выслал этого сопляка вместе с женой. Пусть охолонет слегка…

Згур облегченно вздохнул. Черемош жив и на свободе. И то хорошо!

— Пойду! — Ивор весело улыбнулся, словно разговор был о сущих пустяках. — Пора к свадьбе готовиться. Тебе, кстати, тоже. Поговори с дворцовым управителем, он расскажет, что надо будет сделать. К Уладе тебя позовут…

— Погоди! — Згур заспешил, видя, что Палатин уходит. — Вчера ночью я видел одного человека. Его зовут Ярчук. Твои люди схватили его. Он не холоп, он свободный человек…

— Как? — Палатин был, похоже, изумлен. — Згур! У меня во дворце не одна сотня таких Ярчуков! Почему ты вспомнил о нем?

Хриплый надсадный голос. «Я вольна людь! Не роб!» Сказать? Навко Волотич понял бы сразу…

— А он хорошо дерется. Меня с двух ударов уложил. Зачем тебе такой холоп? Ивор удивленно моргнул:

— Как зачем? Ты же сам сказал: хорошо дерется. Как зовут, говоришь? Ярчук? Ладно, узнаю…

Негромко хлопнула дверь, и Згур остался один. Кажется, все, что должно, сказано. Но на душе было тревожно. Может, этот страшный человек в чем-то и прав. За свободу приходится дорого платить.

Дворцовый управитель, толстый одышливый человечек с навечно приклеенной к лицу угодливой улыбкой, поймал Згура сразу же после завтрака. Толстячок был почти что не в себе — свадьба, свалившаяся зимним снегом на голову, привела его если не в ужас, то в состояние, весьма к ужасу близкое. Ничего не было готово — ни посуда, ни столы, ни наряды. Не ведали толком даже кого приглашать — то ли всех подряд, то ли с разбором. А ежели с разбором, то кого звать — всех ли дедичей или только тех, кто познатнее.Как с купцами валинскими? На прежние свадьбы их всегда кликали, да ныне Палатин отчего-то не распорядился…

Все это было сообщено Згуру на едином дыхании. Он уже открыл было рот, чтобы внести ясность, но управитель вновь заголосил, сетуя на то, что скатертей тоже не хватает, а накрывать столы простым полотном — стыд и срам. И ложек серебряных мало. Давно заказать хотели, да все недосуг было, и вот теперь выбирать придется, кому какую ложку класть. А ежели ошибка выйдет? Ему, управителю, голову снимут, да и не в голове даже дело. Честь порушится, а ради этой чести он, толстячок, уже третий десяток лет в Палатах служит. Он еще при Кее Уладе служил, все порядки ведает, а вот теперь даже не знает, как быть…

Згур слушал, стараясь не улыбаться, дабы не обидеть ретивого толстячка. Помочь он ничем не мог — ни с ложками, ни со скатертью. В Коростене свадьбы играли скромно, а в селах, таких, как Бусел, и подавно. Звали соседей, пекли каравай, застилали лавку медвежьей шкурой…

Впрочем, нашлось дело и для Згура. Повздыхав и посетовав, управитель сменил тон и принялся подробно объяснять, чего и как надлежит делать жениху. Вскоре Згур понял, что пропал: запомнить все поклоны и приветствия, да еще слово в слово, кивок в кивок, было совершенно невозможно. К тому же он не просто жених — обручник, женихова тень. А обручнику на таких свадьбах всего труднее:

вроде как жених, а вроде и нет. Влево шагнешь — себя вкупе с женихом ославишь. Вправо — не заметишь, как сам женихом станешь.

В конце концов Згур взмолился, заявив, что ничего запомнить не может, и не его это, обручника, дело. Пусть сами ложки считают и под руки, ежели надо, ведут. Управителя чуть не хватил удар, но затем, чуток подумав, он тяжко вздохнул и сообщил, что приставит к «господину обручнику» двух холопей посмекалистей. Один будет в левое ухо шептать, второй же-в правое. А надо будет — и под локти поведут, оно и прилично, и «господину обручнику» удобно.

Згур облегченно вздохнул, но его беды на этом не кон' чились. Управитель лично отвел дорогого гостя к кравцу, дабы тот уже сейчас принимался за свадебный наряд. Кравец, детина — сажень в плечах, радостно осклабился и вцепился в Згура так, словно собирался вздергивать его на дыбу. Без дыбы, правда, обошлось, но пришлось больше часа простоять, раскинув руки, а ухмыляющийся детина вкалывал в Згура иголки и время от времени довольно похохатывал. А на пороге уже ждал чоботарь, но тут обошлось. Новые, еще не надеванные сапоги Великого Пала-тина пришлись как раз впору, и Згур был отпущен с миром — до вечерней примерки.