Война Кланов. Медведь 2 - Алексей Калинин

поляны! Выполняйте! – гремит так, что языки пламени пригнулись к земле.

Я перекидываюсь в человека. Просто мне стало очень трудно удерживать в голове образ черного перевертня, когда выяснилось такое. Трудно держать, а больше ненавидеть и некого. Разве только мертвых старых перевертней? Но я так стараюсь выкинуть из головы ту страстную ночь и последующее утро, что даже их вспоминать не хочется. Я оглядываю свои порванные трусы – хоть какая-то одежда. Они еле держатся на растянутой резинке, но при скручивании плотнее прилегают к телу. Люблю семейники, чтобы не говорили гомосексуалисты о моде и Кельвине Кляйне.

Восьмое задание пройдено:

Вы получили характеристику «Огромная сила»

Ну и на фига она мне сдалась?

А, ладно, пригодится куда-нибудь…

Пока я занимаюсь приведением себя в порядок, перевертни оттаскивают из круга света своих павших товарищей. Сидорович сидит рядом с телом Степана и рыкает на подошедших оборотней.

– Оставьте эту падаль, заберете после. Я хочу насмотреться на убийцу своего ученика.

– Не нужно, он уже мертв, ты отомстил. Оставь, – просит Платонов, и Сидорович после некоторого раздумья кивает.

Последние перевертни покидают поляну, на зеленом мху блестят оставшиеся капли крови. Автоматы я горкой складываю у лежащего Вячеслава. Пульс у того прощупывается хорошо, так что в скором времени должен очнуться. Волчий Пастырь рявкает на задержавшихся, и те со всевозможной скоростью покидает нас. Остается три берендея, два перевертня и три охотника. Восемь существ одолели сорок перевертней… В принципе можно гордиться.

Из темноты выскакивает Людмила, на руках у неё дремлет улыбающаяся во сне Ульяна. Девушка подскакивает к лежащему Вячеславу и хватается за мощное запястье. Пульс прощупывается, поэтому облегченный выдох указывает на то, что она перестала тревожиться.

Огромный черный перевертень перекидывается в человека. Каким-то образом у него получается остаться в одежде – меховая накидка так же обнимает могучие плечи, полотняная рубаха спускается на серые штаны. Он тут же скидывает с себя накидку и укрывает Юлю. Та тоже перекидывается, и оказывается закутанной в накидку, как в горах Кавказа носят бурки пастухи. Затем Пастырь обнимает девушку. Со стороны кажется, будто большой дуб склонился над девушкой и положил кургузые ветви на хрупкие плечи. Затем Пастырь поворачивается к охотнице.

– Ты прости меня, Ладушка, – говорит он густым низким голосом. – Не поверил я тебе тогда, виноват.

– Мы оба получили наказание. Сначала я тебе, Егорий, не поверила, когда ты ушел за этим цветком, – охотница кивает на черную ромашку, – а потом ты мне не поверил, когда оболгали старые перевертни. А ведь мы могли с тобой соединиться и прожить эти двадцать лет вместе.

– Ладушка…

– Любить друг друга, растить нашу дочь.

– Ладушка, не рви душу…

– Твой срок давно уже вышел, и ты мог бы завершить Игру, если бы не желание власти.

– Правда твоя, любимая. Кругом я виноват, не усмотрел, не углядел, не поверил. Прости, что страдать заставил. Сегодня же найду преемника и останусь с вами. Навсегда.

Охотница смотрит на Пастыря, смотрит внимательно, будто хочет запомнить каждую черточку. Наконец она склоняет голову.

– Прости и ты меня, Егорий, моя вина не меньше твоей.

Пастырь и охотница делают несколько шагов друг к другу и обнимаются. Забрызганные чужой кровью они выглядят как самые счастливые люди на свете. Черная ромашка отпадает от груди Пастыря и ложится на седые волосы охотницы. Лепестки особенно четко выделяются среди белых локонов.

Я пока остаюсь в стороне, наблюдая за всем, стараясь ничего не пропустить. Какое-то седьмое чувство подсказывает, что сейчас творится что-то важное, что-то такое, о чем потом можно будет долго вспоминать и даже внукам получится рассказать. Если будут внуки, конечно…

Рядом присаживается Людмила. Ульяна на её руках сладко причмокивает во сне. Вот у кого нервы-то железные. А может она и не понимала ещё ничего, а видения дочки Александра – лишь побочные эффекты от усталости и нервного напряжения? Не хочется ни о чем думать, вроде бы всё закончилось, и остается только наблюдать за развязкой.

А потом возвращаться домой…

Туда, где никого нет…

Где уже нет родителей… Хотя, с чего я это взял? Перевертни же показывали фотографии убитых охотников, а они вот, живы и здоровы. Может и с моей фотографией тоже самое случилось?

– Как же так получилось? – спрашивает у меня Людмила, кивая на лежащего Вячеслава.

– Кинулся к тебе, когда прозвучала очередь, вот и выхватил прикладом, – говорю я. – Но голова у него крепкая, так что всё обойдется.

– Он волновался за нас… Ведь это в воздух пальнул Сидорович, когда они положили автоматчиков.

– А-а, – вяло отвечаю я.

Мне это как-то безразлично. Я думаю о своих родителях. Наблюдаю, как Платонов осматривает бок Сидоровича. Когда того успели тяпнуть? Ведь он раскидывал перевертней, как медведь расшвыривает мелких щенков.

 Пастырь с сожалением отрывается от охотницы, и подходит к охотнику с берендеем. Он оглядывает их исподлобья, они также смотрят на него. Потом… они обнимаются. Трое стариков у костра. Если их развернуть друг к другу спинами и приставить кого-нибудь четвертым, то они походили бы как две капли воды на черных идолов. Такие же суровые лица, хмурые взгляды, угрюмые складки бровей.

– Давно мы не виделись, братья, – говорит Пастырь.

– Да уж поди не одна тысяча лет прошла, – отвечает Сидорович.

Я слушаю их негромкий разговор и ощущаю, как волосы на макушке начинают шевелиться сами собой. Неожиданно приходит мысль, что если Семена Алексеевича одеть в кольчугу и меха, а рядом с ним будут стоять берендей с перевертнем, то окажется, что это та самая троица из снежного сна. Те трое, что бились друг с другом, а потом заключили между собой договор. Это какими же древними они должны быть-то? Мурашки бегут от одной мысли о той прорве лет, сколько живут эти старики…

– Не думал, что придется вновь вставать спина к спине, – говорит Платонов.

– Кто-то предполагает, а кто-то располагает. Вот и я не думал, что меня оживят после смерти. Неприятное состояние, лучше в него не попадать. Спасибо Ладушке, что напитала меня жизнью, пробудила от долгого сна.

Я пялюсь на существ, настолько древних, что застали ещё мамонтов. Потрясающе! Однако я также замечаю, как Юля подходит к Александру. Несмело, шаг за шагом девушка в бурке приближается к моему другу. К тому самому, за кем так долго охотилась, к тому самому, кто вставлял ей палки в колеса, к тому самому, который спас её от старых перевертней. К самому заклятому врагу… к тому, кто продолжает любить её.

– Прости меня за твоего отца, я была маленькая и не понимала, что