Если завтра не наступит - Сергей Донской

– Да? – осведомился внезапно утихомирившийся полковник. – Тогда откуда у вас деньги? Откуда у вас двенадцать тысяч американских долларов, я вас спрашиваю? Вы же книжный червь, у которого нет ни гроша за душой. Совершенно очевидно, что доллары были вручены вам русскими. За подрывную деятельность.

Это уже было слишком! Галишвили задыхался от гнева:

– Я тоже хотел бы знать, как деньги появились в доме человека, который за всю свою жизнь не совершил ничего противозаконного! Я их вижу впервые. Мне их подбросили.

Полковник покачал головой:

– Это не лучший способ защиты, уважаемый. Мы давно следим за вами и вашей подозрительной семейкой. У вас постоянно какие-то подозрительные контакты с русскими. Вы помогаете готовить антиконституционный переворот в нашей стране. Способствуете сепаратистским настроениям в Южной Осетии, Аджарии и Абхазии. Продажная кремлевская марионетка, вот вы кто.

Галишвили чувствовал, что сходит с ума.

– Все это вздор, – сказал он, распрямившись.

– Вздор, – повторил полковник.

– Полнейший!

– Полнейший… Хорошо. Вы готовы поклясться в этом.

– Почему бы и нет? – растерялся старый писатель.

– Сейчас проверим, – оживился Тутахашвили, доставая из ящика тоненькую белую книжицу и швыряя ее на стол.

Грузинская вязь на обложке из плохой пористой бумаги гласила, что это Конституция Грузии. Вокруг названия там и сям были разбрызганы фиолетовые кляксы. Как будто какой-то неряха ежевикой лакомился, изучая Основной закон страны.

Напрягая зрение, Галишвили подался вперед и тут же откинулся на спинку стула, обливаясь липким потом, сочащимся из всех пор. Он осознал, что видит перед собой пятна засохшей крови. Кто-то уже клялся на Конституции в этой комнате. Кто-то, не так давно сидевший на месте Галактиона Галишвили.

– Ч…что это? – спросил он.

– Читать разучились от волнения? – посочувствовал полковник. – Бывает, бывает. Ну ничего, это не беда. Я вам помогу. – Поглаживая лакированную рукоятку молотка, он ободряюще улыбнулся. – Перед вами находится Конституция. От вас требуется сущая малость. Положить раскрытую правую ладонь на священную для всех нас книгу и повторить слова о своей непричастности к изъятым долларам. – Полковник дважды взмахнул молотком, разминая плечо. – Давайте, уважаемый. Кладите руку и клянитесь. Ничего иного от вас пока не требуется. Смелее.

– Я не собираюсь участвовать в ваших идиотских экспериментах, – заявил Галишвили. Тон его был твердым, а голос – блеющим.

– Вы уверены? – ухмыльнулся полковник. – Ваше право. Но тем самым вы косвенно признаете свою вину.

– Дикость! Такое впечатление, что мы живем во времена охоты на ведьм.

– Не знаю никаких ведьм, – отрезал Тутахашвили, постукивая молотком по ладони. – Мы призваны охотиться на преступников. У меня имеется строжайший приказ покончить с агентами Москвы, чувствующими себя в Тбилиси вольготно, как у себя дома. Впрочем, вы для меня слишком мелкая сошка. Предлагаю сотрудничество. Только так можно искупить свою вину.

– Без вины виноватый, – горько произнес Галишвили. – Что же я должен сделать, чтобы вы от меня отвязались?

– Пустяки. Вы просто подпишете заявление о том, что вас вербовал русский шпион Евгений Бондарь. Мы вас вышлем в Россию и забудем эту злосчастную историю. – Полковник приподнял брови. – Вы ведь, кажется, мечтаете о переезде в Россию?

– Никогда.

– У меня имеются иные сведения.

– Никогда я не напишу того, что вы требуете, – продолжал старый писатель, проигнорировав реплику Тутахашвили. Вспомнив вчерашнего спутника дочери и ее сияющие глаза, он повысил голос: – Доносы не по моей части. Я жил честно и умру честно.

Полковник засунул мизинец в левое ухо и сильно потряс им, словно серная пробка мешала ему уловить смысл услышанного.

– Что?

– Я, – отчеканил старик, – умру… честно…

– Это может произойти не так скоро, как нам обоим хотелось бы, – печально произнес Тутахашвили, рассматривая мизинец. – Предлагаю подписать.

– Нет.

Голова Галишвили кружилась, и он с большим трудом держался прямо, подозревая, что в любой момент может потерять сознание. Сердце то умолкало, то вновь напоминало о себе, колотясь о грудную клетку.

Полковник подошел и, не говоря ни слова, ударил старика по лицу. Браслет его часов зацепился за ушную раковину Галишвили, и тому показалось, что оно оторвалось. Но молоток не был пущен в ход, и это уже хорошо, подумал он, вцепившись венозными руками в сиденье стула. Его подташнивало. Комната шла кругом, то темнея, то светлея. Ее пересекла черная фигура полковника и открыла дверь:

– Гурген! – рявкнул он. – Увести арестованного. В карцер его. Пусть пока посидит один, подумает о своем житье-бытье.

Временами проваливаясь в беспамятство, Галишвили смутно осознавал, что его волокут по коридору, потом по ступеням лестницы, уходящей вниз. Едкий запах испражнений, пота и грязи усиливался, лампочки на потолке становились все тусклее и тусклее, а сам потолок опускался ниже, норовя раздавить хрипящего старика. Но он уже был раздавлен, уничтожен, убит обрушившимися на него испытаниями. И на бетонный пол он упал, как самый настоящий труп. И не почувствовал, как чужие жадные руки обшарили его карманы.

Но когда дверь захлопнулась, Галактион Галишвили все-таки инстинктивно вздрогнул. Это упала та самая крышка гроба, которая нависла над ним в утреннем кошмаре. Плохой сон сбылся, а жизнь, как водится, не состоялась. И было некуда деваться от этой угнетающей закономерности. Лишь пустота и мрак вокруг, пустота и мрак.

52

На проверку загадочная бозартма оказалась невероятно жирным, густым супом из баранины, кислым от обилия помидоров и гранатового сока. Зачерпнув пару ложек, Бондарь подумал, что в следующий раз, когда ему предложат угоститься бозартмой, он попросит принести что-нибудь пожиже и попрозрачней. Впечатление было такое, будто хлебаешь один из столь любимых грузинами соусов.

– Много лука, – посетовала Лиззи, кривясь. – I hate the onions. Ненавьижу лук.

– Не ешь, – пожал плечами Бондарь.

– Но мне гольодно!

– Тогда не привередничай. – Новое пожатие плечами.

– Ты есть очьень заботлив, – съязвила Лиззи.

Бондарь не ответил, уткнувшись в тарелку. Все, что можно было увидеть в этом гулком, как зал ожидания, ресторане, он уже увидел. И чахлые пальмы в рассохшихся кадках, и подозрительные пятна на скатертях, и засаленные курточки официантов. Не вызывала энтузиазма сидящая напротив американка, похоже, втрескавшаяся в Бондаря по уши. Что не помешало ей жадно проглотить похлебку и попросить добавки.

– Таких не берут в самураи, – обронил Бондарь, закуривая.