Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна Д'Арк» - Виктор Карпенко

Вдруг застоявшуюся тишину собора всколыхнул полуторасотенный торжественно звучащий сонм мужских голосов. Поляк внутренне сжался.

Справа и слева из-за ширм выскочили два мужика в скоморошьих нарядах.

«Халдеи! Халдеи!» – прошелестело меж зрителей.

Мужики сошлись в центре, под паникадилом и, громко крича и кривляясь, завели разговор:

– Товарищ! Здоров! – кланялись они друг другу.

– Будь здрав и ты!

– Откель путь держишь?

– От царя Навуходоносора.

– Почто он тебе?

– Велел отроков в печи пожечь.

– За какие вины?

– А золотому тельцу не поклоняются.

– Воно они как, царю нашему перечить, так он за то их в печь?

– В печь!

– Тогда давай их жечь!

– Давай! – и халдей, обрадованный тем, что нашел помощника, вприпрыжку побежал за ширму. Вскоре он появился снова. За ним связанные полотенцами друг с другом, в белых длинных одеяниях, с венцами на головах, следовали отроки. Они были молоды, длинноволосы, с мученическими скорбными лицами.

Схватив одного отрока под руки, халдеи с шутками и прибаутками принялись заталкивать его в печь, то есть за оранжевого цвета занавесочку, которая прикрывала полукруглое отверстие в ширме. Отрок упирался, падал на колени, вздымал вверх руки, прося у Бога защиты.

Спрятав отрока за занавесочкой, халдеи принялись за второго, а потом и за третьего непокорного.

Покончив с отроками, они начали бегать от каганца к каганцу, подбрасывая плаун-траву, поминутно заглядывая в печь и сообщая при этом друг другу, а следовательно, и зрителям, что делается с отроками в пламени печи.

Вдруг за ширмой раздались высокие стройные голоса отроков, взывающих к Богу. Им вторил хор. Но вот где-то наверху, под самым куполом собора загремел гром, и из темноты, оттуда, где висело паникадило, начал медленно опускаться «Ангел Господен» – написанная на пергаменте в человеческий рост фигура.

Халдеи, задрожав от страха, распростерлись на полу.

Хор зазвучал торжественнее, разом вспыхнуло множество свечей, и из-за оранжевого занавеса, медленно ступая, вышли отроки. Лики их сияли радостью и божественной силой. Из-за ширмы толпой хлынули соборные певчие, и вместе с чудесно спасшимися отроками они завели торжественный гимн Богу, прославляя его могущество и великодушие.

Поляк, зачарованный невиданным ранее зрелищем, даже забыл, для чего пробрался в собор, и только после того, как «Пещное действо» начало подходить к концу, он с тревогой, боясь, что царя в соборе нет, обвел взглядом плотно стоявшие ряды зрителей.

Собор был заполнен боярами и боярынями, князьями и княгинями, дворянами и дьяками, послами заморскими и стрелецкими головами. На входе, в дверях собора, толпясь разношерстной массой, теснился московский люд. Чуть поодаль, слева от входа, в окружении иереев и попов, ближних бояр и дворян личной охраны стоял царь Алексей Михайлович. На этот раз он был одет в золотный кабат с жемчужными нарамниками, на груди, сияя камениями, на золотой цепи висел крест, на голове возвышалась Мономахова шапка, в руках его, унизанных кольцами и жуковинами, был посох, раззолоченный и украшенный также камениями.

Рядом с царем поддерживаемый под руки с одной стороны Симеоном Полоцким, а с другой – стариком Соковиным, взирал на представление недужный на ноги царевич Федор.

«Самое время, – подумал Поляк. – Не то уйдет царь из собора, а тогда уже не добраться до него».

Поляк, толкнув в спину стоявшего впереди священника, спрыгнул с ниши и, с трудом протискиваясь сквозь плотно стоявших братьев во Христе, а далее и вышедших из-за ширмы певчих дьяков, вылез из толпы. Его малиновый кафтан ярко выделялся на фоне белых одеяний певчих, обращая на себя внимание.

Поляк, не спускавший глаз с царя, заметил, что тот обернулся в его сторону и отчего-то нахмурил брови.

Как в холодную воду, затаив дыхание, перескочив через распластавшегося на полу халдея, Поляк стремительно бросился вперед, туда, где стоял царь Всея Руси Алексей Михайлович, и с криком «Не прогневайся, государь!» пал перед ним на колени.

Царь отшатнулся, заслонился рукой, а затем, устыдившись своего невольно выказанного испуга, сердито крикнул:

– Взять холопа!

Певчие дьяки, смешавшись, умолкли. Халдеи, не видя, что произошло, поднялись с пола, удивленно озираясь по сторонам. Годами сложившееся представление было нарушено.

К Поляку подскочили два дворянина из царской охраны, заломили руки за спину, пригнув голову к полу.

– Не прогневайся, государь! – хрипел Поляк. – Прими челобитную! Челобитную прими!

Он напряг мышцы спины, поднатужился и, изловчившись, ударил каблуком сапога одного из дворян в пах. Тот отлетел, охая, выпустив его правую руку. В то же мгновение, захватив свободной рукой ногу второго дворянина царской охраны, Поляк дернул ее на себя, одновременно вставая, и, толкнув плечом не ожидавшего сопротивления охранника, повалил его на спину.

Выхватив письмо из-за пазухи, Поляк протянул его царю.

– Прими, государь! Миром челобитная писана, – загремел его голос под куполом собора. – Глас народный, горе народное в нем!

Видя испуганные лица бояр, бегающие растерянные глаза царя, Поляк неожиданно для самого себя рассмеялся. Он хотел было подойти ближе и отдать письмо и даже сделал шаг вперед, но удар в затылок, сильный и жестокий, потряс его тело. Кровь горячей волной залила глаза, колени подогнулись, и Поляк медленно повалился на бок.

Дворянин, ударивший его по голове рукоятью кинжала, встав на колено и глядя на царя в ожидании приказа, занес кинжал над распростершимся на затоптанном полу телом Поляка.

Царевич Федор, увидев, как блеснуло лезвие кинжала, дико вскрикнул и, уткнувшись лицом в грудь старику Соковину, разрыдался.

Царь, оправившись от испуга, остановил дворянина криком:

– Не сметь! Не сметь осквернять святого места! Убрать холопа, – приказал он.

Дворяне из царской охраны, подхватив безжизненное тело под руки, поволокли его из собора.

Повернувшись к стоявшему позади себя Алмазу Иванову, Алексей Михайлович тихо сказал:

– Вора в Тайный приказ, к Дементию Башмакову доставить! Сам поспрошаю его. Да скажи, чтобы до моего прихода его не трогали. Усердие дьяка мне ведомо, не перестарался бы.

Царь оглядел притихшую толпу бояр, дворян, примолкнувших певчих, подойдя к Федору, погладил его по еще вздрагивающей от всхлипов голове и медленно двинулся к выходу.

1

Царь, разоблачившись от тяжелых золоченых одежд, в одной рубахе, развалясь, отдыхал в широком, обитом медвежьим мехом кресле. Он был утомлен: внушительных размеров живот его мерно вздымался; ноги от длительного стояния в соборе вздрагивали; царь похрапывал. Но вот он застонал во сне и тяжело размежил веки.