Пленник богини любви - Елена Арсеньева

– Причина? Причина в одном и том же жеребце! Поняла?

Сначала Варя ничего не поняла. Но вот вся кровь отлила от лица, прихлынула к сердцу и заставила его так часто, так больно забиться, что Варя принуждена была зажать его обеими руками. Смысл слов этой твари дошел до сознания. И тогда все существо ее восстало против отвратительной клеветы, а приступ злобы вернул ей силы.

– Врешь! – выдохнула она, люто сузив глаза. – Быть того не может!

– Ого! – вскинула тонкие, округлые брови Тамилла. – Вот теперь и ты меня ненавидишь. Однако почему же не может такого быть? Разве ты одна на свете женщина? Да и что в тебе есть, что могло бы привлечь такого мужчину, как руси Васишта?

Как ни была ошеломлена Варенька, она не могла не заметить вольного разговора Тамиллы, ее свободных, раскованных манер, совершенно непохожих на обычную застенчивую сдержанность индусов. Что же заставило ее держаться так вызывающе? Ответ был все тот же: ненависть. Ненависть и ревность!

– Меня послал к нему господин, – быстро заговорила Тамилла, – потому что знал: иноземцам нравятся темнокожие пылкие женщины, обученные искусству любви. Я служанка в его доме, не первый раз по воле его входила тайком в полутемную спальню. Я знала: белого мужчину легко сделать рабом! Однако Васишта сделал своей рабыней меня! Я никогда не ведала такого наслаждения! Никогда, клянусь моей черной богиней! О Васишта, о мой божественный любовник! Приди ко мне!

Тамилла снова забилась в своих цепях, а Варю свела судорога такого отвращения, что она рухнула, где стояла, сжалась в комок, зажимая уши, чтобы не слышать выкриков обезумевшей самки.

Не может быть. Не может! Она рехнулась, эта распутная баба, она клевещет на него…

– Я служу богине телом своим, – забормотала Тамилла, подобравшись вплотную к Варе. – Я возжигаю для нее жертвенный огонь в лоне своем. Мужчины были лишь дровами для этого костра. Но он… Я впервые почувствовала себя не жрицей, а просто женщиной! Я возмечтала… я возмечтала о несбыточном и вознесла молитву черной Кали, и…

Она буйно, торжествующе расхохоталась в лицо своей жертвы:

– Богиня сжалилась надо мной! Да, он назвал тебя своей женою, ведь белый сагиб не может жениться на смуглой девушке из народа Брамы. И все же… и все же в моем лоне осталось его благоуханное семя! Вот уже месяц я чревата от него, и пусть он мертв, пусть – у меня будет сын от него!

И с этими словами Тамилла сквозь решетку оттолкнула от себя Варю так, что та простерлась на полу навзничь и осталась лежать недвижимо.

Какая-то мгла, тяжелая и душная, опустилась на нее. Все плыло в глазах, и чудилось, что надвигается сверху потолок, подобно крышке гроба. «Нет… не может быть…» – тупо, медленно, тяжело отдавалось в голове, в сердце, во всем теле.

Чье-то лицо нависло над нею. Мужчина – кажется, охранник. Он грубо поднял Варю, встряхнул. Голова ее запрокинулась, будто у тряпичной куклы. Охранник подхватил ее под мышки, потащил по полу. Мелькнули прутья решетки, прильнувшее к ним лицо Тамиллы, ее горящие любопытством глаза, распятый в злорадном хохоте рот.

Варя медленно опустила веки, пытаясь скрыться от этого невыносимого взора.

Ее тащили куда-то, потом бросили на пол – и тотчас вокруг защебетали, зачирикали какие-то птицы, говорящие на человеческом языке. Варя приоткрыла глаза – это были не птицы, а женщины, и тогда она вскрикнула, замахала на них руками, пытаясь отогнать от себя, потому что ей почудилось, будто все они сейчас примутся наперебой рассказывать, как их оплодотворял ее муж!

Однако женщины вдруг замолкли. Не говоря ни слова, они совлекли с Вареньки ее лохмотья (она пыталась вяло противиться, но женщин было слишком много, они держали крепко, не давая шевельнуться), потом окатили водой, расплели косу, причесали, но оставили волосы распущенными, а затем облекли ее в какую-то просторную одежду – желтую, подобно тем, которые были надеты на них, только гораздо ярче: цвета пламени.

«Огонь… – медленно подумала Варенька. – Смерть…»

Смерть Василия!

Боль вспыхнула в сердце – такая боль, что она не знала, почему не упала и не умерла на месте. Может быть, потому, что ее подхватили, помогли удержаться на ногах, повлекли куда-то.

Они шли длинными извилистыми коридорами, то поднимаясь, то спускаясь, то вновь поднимаясь по ступенькам, и вдруг яркое полуденное солнце ударило в глаза Вари, отвыкшей от такого безумного света, и на миг ослепило их. Когда она снова смогла смотреть, то увидела прямо перед собою Нараяна, который равнодушно взирал на нее своими непроницаемыми черными глазами, словно видел впервые в жизни.

И все же она протянула руку к Нараяну жестом нищенки, просящей милостыню, и жалобно шепнула:

– Мне сказали, он умер?.. Но ведь Кангалимма пророчила, что мы умрем вместе, а я жива!

Он должен был подать ей эту милостыню. Он должен был воскликнуть: «Конечно! Слова Кангалиммы всегда сбываются. Ты жива – и супруг твой жив. Да вот он!»

О, если бы Нараян сказал это… Если бы рядом с ним сейчас появился Василий – с его дерзким взором и бесшабашной улыбкой, если бы он сказал: «Тебя, тебя одну люблю навеки, а все остальное – призрак, ложь!..» Скажи он это – Варя поверила бы ему сразу, пусть даже двадцать или тридцать брюхатых тамилл явились обличать его во лжи!..

Однако Василия не было; Нараян же только кивнул в ответ на Варенькины мольбы, и чуть слышный шепот его прозвучал громче грома небесного:

– Да, он умер. Он умер!

И небеса разверзлись, ибо Варя только сейчас осознала, что значит для нее смерть Василия: жизнь без него, но с этим вечным, несмываемым клеймом грязной измены, запятнавшим его имя, его образ, который она никогда не сможет вызвать в памяти, чтобы не вспомнить заодно и Тамиллу, ожесточенно вонзающую пальцы в свое лоно.

Смерть Василия – это была не только смерть человека. Это была смерть любви… той самой любви, без которой Варя не мыслила себе жизни.

Спокойным, оценивающим взглядом она окинула Нараяна. Как всегда, в белом. И как всегда, без оружия. О, если бы на поясе у него оказался хоть какой-нибудь кинжал или нож, можно было бы успеть схватить его и вонзить себе в сердце или чиркнуть по горлу… Но ничего не было, не было! Глаза Вари с надеждой обратились к стражнику, но тот стоял слишком далеко. В этот миг Нараян переменился в лице, словно угадал, что она замышляет, и стиснул ее ладонь так крепко, что Варя с тоской поняла: ей не вырваться, никогда не вырваться.

Нараян взглянул искоса и вдруг шепнул – и голос его был исполнен сочувствия:

– Ничего. Уже недолго осталось…

Под оглушительную, рвущую слух музыку, под пронзительные вопли-песни женщин, разбрасывающих вокруг желтые цветы, Нараян быстро пошел куда-то вперед, увлекая за собою Варю. Мелькнуло лицо магараджи, но Варя только взглянула на него мертвыми глазами и тотчас забыла о нем.

Теперь она видела, куда влечет ее Нараян: к возвышению посреди обширного двора, к помосту, возведенному вокруг огромной поленницы, источавшей ароматы терпкой древесной смолы и приторно-сладкого масла.