Багдадский Вор - Ахмед Абдулла

шахаду. «Ля иляха илля-ллаху Мухаммадан расулюллах – Ля иляха илля-ллаху Мухаммадан расулюллах», – повторял он с возрастающим религиозным рвением; а через день или два, далеко за северо-восточными границами владений имперской колонии, он вошел в хижину одного из вождей Варанги, который приветствовал дервишей учтивым поклоном и оглушительно громким звоном и бряцаньем медных украшений.

Для дикарей – которые, быть может, являются самыми терпимыми людьми на земле – праведник есть праведник, будь то мусульманин, или христианин, или иудей, или буддист, или шаман; а потому вождь принял их с уважением, подал им угощение и изо всех сил постарался ответить на все вопросы.

Глава IX. Слово из ниоткуда

И оказалось, что у двух странствующих дервишей накопилось очень много вопросов, у них были длинные языки, даже по меркам словоохотливых арабов. Их интересовали события, произошедшие в деревнях, на пастбищных полях, в пустыне и городе, в лесах и джунглях, болотах, в краалях и за их пределами и в хижинах вуду; разговоры и белого человека, и черного, и метиса.

Их интересовало все, о чем они спрашивали, все о каждом вожде и шамане, каждом жителе и пастухе; день за днем они продвигались все дальше в глубь материка. Местные жители охотно отвечали на вопросы, ни о чем не подозревая, их это даже немного забавляло – все потому, что со времен завоевания конголезскими арабами им было известно, что любопытство и жажда новостей были преобладающими пороками среди потомков Сима.

Таким образом, постепенно отсеивая информацию, расспрашивая осторожно, каким бы ненасытным ни было их любопытство, араб и англичанин – первый старался ради собственной выгоды и выгоды своего спутника, второй – во имя чести Британской империи, но все же оба, так или иначе, ради цивилизации и мира, – обнаружили едва уловимый след, который не указал им ничего поразительного или совершенно нового, но подтвердил интуитивное подозрение Махмуда Али Дауда, что за всеми бедами стоит Чартерная компания.

Их первое открытие оказалось весьма досадным. Они выяснили, что никто не попытался похитить амулет, посредством которого Ди-Ди оказывала религиозное, политическое и коммерческое влияние на всю страну.

С другой стороны, неведомым убийцам, по-видимому, наверняка было известно о существовании амулета и его внушительном влиянии.

Почему же его не попытались похитить, избавиться от него, полностью скопировать прием, благодаря которому Ди-Ди достигла всего, что имеет?

Тут араб и англичанин совершенно разошлись во мнениях.

Первый полагал, что амулет оставался в святой неприкосновенности в силу психологических причин, демонстрации военной силы, которой он был окружен, поскольку почетный караул варангов вокруг хижины был усилен самыми лучшими и надежными африканцами из верных сторонников из племени Бакото и Багавельз и Баноного, вождем которых был Мкинди, изгнанный из Балоло, первый принесший весть о приходе мистического Дерваиша Уккхаба, он же Наварро Д’Албани; сэр Чарльз Лейн-Фокс, напротив, объяснял отказ от кражи джу-джу хорошо спланированным ходом Чартерной компании.

– Итак, – произнес он, – дикари – народ простой. Дикарь понимает силу, но он далек от интриг, от тайн и загадок. Захват амулета или его кража, потому что кража тоже в некоторой степени есть сила… о… это могло лишить амулет религиозной ценности. Но если им завладеет Чартерная компания при помощи тайных, хитроумных манипуляций и интриг, что ж, мой дорогой Махмуд, это дало бы европейцам огромное преимущество.

Как бы то ни было, несмотря ни на что, факт остается фактом, и голова джу-джу по-прежнему покоилась на почетном месте в священном храме посреди джунглей, а ее слепые глаза все так же смотрели на вселяющее страх собрание амулетов вуду, которые верующие разложили вокруг.

Затем они узнали о недовольстве варангов, разгоравшемся день ото дня, словно порох от искры. Оно было направлено не столько против Ди-Ди; скорее оно казалось тревогой – или даже смутным беспокойством, поскольку оба компаньона пользовались уважением среди местного населения, – о божественной репутации и судьбе фирмы.

– Да! – как заметил М’пва, один из великих вождей Варанги, которого они расспрашивали, перебрав однажды вечером пальмового вина. – Мы не сомневаемся в доброте, и честности, и справедливом отношении Ди-Ди ко всему нашему народу. Они были для нас отцом и матерью, утренней росой, и согревающим солнцем, и живительной, живительной влагой в сезон дождей…

Он что-то неразборчиво пробормотал, замялся, всхлипнул, отвернулся от двух странников и пошевелил угли загрубевшей подошвой ноги, чтобы огонь разгорелся ярче, сильнее, ослепительнее. Он вдруг поежился, резко оглянулся, и араб, многозначительно подмигнув англичанину, прошептал:

– Наконец-то близится начало завершения головоломки, по скользкому следу которой мы шли долгие дни!

И вождь заговорил осторожно, отрывисто, тихим, но все же резким, неожиданно сильным голосом:

– И теперь…

И снова вождь что-то неразборчиво пробормотал и помедлил, снова вздрогнул, снова оглянулся на темные стены хижины, где мерцающие языки пламени рисовали тени на еще более темных тенях, затем улыбнулся, сверкнув желтыми глазами подобно чудовищу.

– И что же теперь? – тихо отозвался Махмуд Али Дауд.

M’пва пожал массивными плечами. Он отвел взгляд от гипнотизирующих глаз араба, ощутив себя в их власти, подобно птице, околдованной взглядом змеи, – глаз, пронизывающих насквозь, в глубине которых скрывалась печаль дикаря. Затем вождь внезапно заговорил, будто принимаясь за неприятную работу, которую все же необходимо выполнить.

– Я расскажу вам, – произнес он. – Возможно, вы двое сможете помочь и дать совет… вы двое, будучи благочестивыми…

– Весьма благочестивыми! – прервал его сэр Чарльз Лейн-Фокс, как всегда сохраняя серьезность.

– Мы заключили союз, – добавил Махмуд Али Дауд, дабы не остаться в тени; он завидовал красноречию товарища так, как способен завидовать араб, – не только с силами добра, но и с Масбутом, Дьяволом, Великим Дьяволом, Прародителем Обмана и Смятения, Повелителем Кромешной Тьмы! А теперь, – его ласковый голос зазвучал угрожающе, – поведай нам всю правду, о великий вождь!

– Да будет так. Мир царил на земле нашей, и достаток, и благополучие. И затем пришло слово…

– Откуда? – вмешался араб.

M’пва обреченно взмахнул рукой.

– Из ниоткуда, – ответил он, – из-за кустарников, болот, лесов, джунглей…

– Может быть, слово из рокота барабана? Из разговоров в краалях…

– Слово отовсюду… – снова обреченный взмах руки и блеск белых, испуганных глаз, – слово отовсюду, царящее везде. Мужчины ли собрались в хижине на совет, женщины ли судачили за готовкой еды, умлинос ли варили лекарства, но слово возникло здесь, оно разрасталось, тянулось и раздувалось, словно огненный змей, в огне, в огне… Словно огненный змей, в огне… – повторил он, и араб вспомнил синоним сверхъестественного на языке Варанга; тем временем англичанин начал терять терпение.

– Ты что, старуха, – сказал он, – старая дева, годная лишь вытирать