Всеобщая история стран и народов мира - Оскар Йегер

Однако путь к возвышению в Риме был всегда открыт в виде воинской службы. Он обратил на себя внимание главнокомандующего во время нумантинской войны, затем был народным трибуном, в 115 г. до н. э. – претором и теперь стремился к высшей цели всех римских честолюбцев – к консульству. Он попросился в отпуск у своего главнокомандующего, аристократа, как и все другие, и тот отпустил его с насмешкой. Разумеется, вся аристократическая партия в Риме воспротивилась его избранию. Однако на этот раз тщетно: общественное мнение и настроение, которое нередко на выборах обманывает самые пламенные надежды, вдруг так горячо восстало против аристократии, что этот грубоватый, опытный в военном деле плебей-воин вдруг стал на целую голову выше своих знатных соперников, тем более, что с обычным лукавством простолюдина умел прикидываться человеком честным и прямым, способным всюду идти напролом, и потому представлялся толпе именно тем, кто ей в данном случае был нужен.

Марий – консул

Выбор этого человека, который теперь принял на себя ведение нумидийской войны, должен был иметь гораздо больше серьезных последствий, чем предполагали. С вступлением его в должность главнокомандующего было связано новшество, которое повлекло за собой довольно тяжкие последствия. Римское войско до того времени, как некогда гоплиты греческих государств, было до некоторой степени аристократическим учреждением, отчасти потому, что положение легионной пехоты по отношению к союзническим когортам и к вспомогательным отрядам внеиталийских стран было вполне привилегированным, отчасти потому, что все высшие начальники войска избирались народом, т. е. ими же. Но особенно привилегированным их положение было именно потому, что граждане, не обладавшие никакой собственностью, так называемые capite censi, были совсем исключены из числа служащих в военной службе. Это условие Марий и изменил: он дал возможность этому классу граждан вступать в службу в качестве добровольцев, и этим путем создал в войске такой элемент, который вполне зависел бы от него, главнокомандующего. Таким образом, в войске появились люди, которые возлагали на него все свои надежды на будущее и всегда были готовы служить, если бы ему вздумалось играть политическую роль.

Окончание войны

Марий, конечно, не поскупился на обещания в своей выборной речи. Но и он одерживал лишь совершенно бесплодные победы, и понемногу стало выясняться, что война может быть окончена только тогда, когда сам Югурта окажется во власти римлян. С этой целью уже вступили в переговоры с царем Бокхом I, который, вероятно, в это же время пришел к убеждению, что война с Римом может привести его только к утрате власти. В этих переговорах выдающуюся роль сыграл квестор Мария, происходивший из древнепатрицианской фамилии Корнелиев, некто Луций Корнелий Сулла, который до этого был известен только своей родовитостью и распущенностью жизни. Здесь же, в войне, которая от обоих предводителей требовала лукавства и хитрости, Сулла тотчас выступил на первый план, как и потом, во всех случаях, когда ему приходилось разрешать мудреные задачи. Когда переговоры с варварским царьком зашли достаточно далеко, Сулла принял на себя выполнение опасного поручения: отправился ко двору мавританца и убедил его, что ему следует выдать зятя римлянам.

И вот с пленным Югуртой, который наконец наткнулся на человека похитрее его, Сулла возвратился в римский лагерь, и война, длившаяся целых 5 лет, была таким образом закончена. Теперь наконец-то появилась возможность отомстить нумидийцу, который так долго издевался над римским могуществом: он был удавлен в старой тюрьме, у подошвы Капитолия. Часть его царства оставили во власти князьков из дома Масиниссы, другую его часть отдали в награду Бокху. Остальное было присоединено к провинции Африка.

Эта война, в основе представлявшая событие весьма второстепенного значения, не была опасна для владычества Рима в Африке, и даже трудно предположить, чтобы в этом дерзком и коварном варварском царьке, который закончил жизнь позорной смертью преступника, таилась часть того громадного честолюбия, которое когда-то руководило действиями Масиниссы. Но в то же время впервые после 500-летнего периода центру римского государства, Италии угрожала непосредственная, действительная опасность, и вот к отвращению ее и обратились теперь все мысли и опасения римских государственных людей.

Отношения с северными странами

Поприщем исторического рассказа до настоящей минуты были расположенные по побережьям Средиземного моря страны, следовательно, южная часть Европы. Все, что простиралось на север от Пиренеев, Альп и их восточных разветвлений, на север от Балкан, следовательно, вообще по ту сторону гор, которые на крайнем западе у Атлантического океана начинаются и тянутся до Черного моря, – все это для римлян представляло собой так называемый варварский мир. Римская политика довольствовалась только тем, что если какие-нибудь племена из этого мира северных варваров продвигались в сферу римского могущества, на них сейчас же обращали внимание, их старались выделить из среды соплеменников и либо одолеть мечом, либо совладать с ними при помощи различных способов римской культуры, действовавших медленнее, но вернее оружия. Новые поселения таких северных народов на римской государственной почве не допускались. Когда в 183 г. галльские толпы попытались осесть в северо-восточной части Италии, римское правительство решительно им отказало, и римское посольство было отправлено к жившим между Пиренеями и Альпами трансальпийским кельтским племенам, чтобы заявить им определеннейшим образом, что Альпы составляют границу, которую их соплеменники ни в коем случае не должны переступать. В то же время и доступ с востока был замкнут вновь заложенной крепостью Аквилея. Но этим дело не закончилось. Римлянам пришлось переступить указанную ими границу. С 125 г. до н. э. римские войска уже бьются с племенем, живущим между Роной и Альпами – с аллоброгами, которым стало помогать одно из могущественнейших племен южной Галлии, арверны, а другое племя, эдуи, приняло сторону Рима. В 121 г. до н. э. консул Квинт Фабий Максим, внук Эмилия Павла, заслужил себе большой победой, одержанной над аллоброгами, почетное название «Allobrogicus», и вся Трансальпийская Галлия между Альпами и Пиренеями получила провинциальное устройство с главным городом Нарбоном. И вообще, по всей линии, по которой варварский мир соприкасался на границах с цивилизованным римским государством – и в Альпах, и во Фракии, и в Иллирии – как это обычно, повелась непрерывная мелкая пограничная борьба: с одной стороны, бесконечные набеги и грабежи, с другой, – изыскания и экзекуция за них.

Начало переселения народов. Кимвры, 113 г. до н. э.

В 113 г. до н. э. на среднем течении Дуная откуда-то из дальних северных стран явился новый народ, назвавший себя камерами – племя, вероятно, германского происхождения, которое, вследствие каких-нибудь естественных переворотов или других побуждений, было вынуждено искать себе новые поселения. Они избегали столкновения с римлянами. Консул Гней Папирий Карбон хитростью вынудил их к битве близ Нореи (в Норике), но потерпел страшное поражение. Этот бродячий народ, в состав которого вошли еще и кое-какие иные элементы, повернул теперь на запад, и через Рейн и Юрские горы вошел в Галлию. И здесь-то, где это страшное вторжение привело к ужаснейшему положению, дело дошло до вторичной битвы с римлянами, которым подобные соседи были не по нутру (109 г. до н. э.). И опять результат был плачевным: консул Марк Юний Силан потерпел тяжелое поражение. Впечатляющие разгромы двух консульских армий вызвали панику в «Вечном городе», но варвары желали воспользоваться своей победой только так, чтобы владения, на которых они осели, были признаны Римом за ними. С этой целью они прислали в Рим посольство, и в этом случае впервые встречается среди кимврских послов настоящий германец, который тешит всех своим человеческим юмором и своим искренним заявлением на мгновение заставляет забыть обо всех ужасах войны. Одному из послов показали на римском форуме на некое произведение искусства – статую карлика с посохом, изображавшего Пифагора или Нуму или кого-нибудь другого, – и при этом спросили его, во сколько он это произведение ценит. Варвар отвечал, что он такого старичонку и живого не принял бы в подарок.